Новые стихи
Я люблю стихи Татьяны Костериной. Переиначивая известный афоризм, где поэзия — это наилучшие слова в наилучшем порядке, о них я бы сказал так: напряженнейшие слова в напряженнейшем порядке.
Её длинная строка — от многомыслия, которое рвет аорту.
Помните, как у Пастернака: “…строчки с кровью убивают, нахлынут горлом и убьют!” Она идет по лезвию ножа чувства, распираемого болью вселенского одиночества, неутоляемой тоски и невозможности смириться с чудовищной энтропией бытия, в которой тонут мечты человека: “Наблюдать, как эпиграф, мутируя, превращается в некролог”.
Все так. Но я восхищен тем, с каким мужеством воспринимает она неизбежное. Глотая горечь, с ледяным спокойствием смотреть в глаза судьбе могут только прозревшие. Впрочем, совсем не обязательно понимать эти резкие, парадоксальные строки так, как понимаю их я. Найдите в них простое: нежность, любовь — и будете правы.
Татьяна Костерина
Предпоследние из могикан, как ни странно, мы все еще живы,
только вот от любимых никак не дождаться ответа…
Наши письма, должно быть, в иных временах закружила
голубиная почта — предшественница Интернета.
Запыленная память проселочной пестрой дороги
покрывает подошвы кроссовок и пряжки сандалий.
Поражения, планы, победы, надежды, тревоги,
— второпях обронили, впотьмах, впопыхах проморгали.
А на грязном асфальте — рисунки цветными мелками.
Двадцать строчек в конверте — и снова ладони пустые.
И одни нас за страсть рифмовать назовут дураками, а другие —
по тем же причинам — зачислят в святые.
Доживем до утра, и дождемся весны, и поверим —
в лотерее порой выпадает счастливый билетик.
Заколдованный круг разомкнётся. Откроются двери.
Самолетик бумажный летит. Пахнут солнышком дети.
* * *
Он понимает меня хорошо,
много лучше, чем я сама.
Он поставит пластинку, я закурю,
он молчит, ну а я — говорю, говорю…
Я, должно быть, сошла с ума.
Вечереет. Смеркается. Снег пошел.
Еле теплится лунный свет.
Менуэт. Полонез. Менуэт. Гавот.
Он молчит, ну а мне, ну а мне без него —
ни судьбы, ни музыки нет.
* * *
Мне от тебя — никакого проку,
мне от тебя — ни малейшей пользы.
Я не учила твоих уроков,
я не ношу золотые кольца.
Но в перспективе прощанья скорого
(только не надо скорби на лицах):
ты — тот единственный, за которого
дочку свою попрошу молиться.
Лето почти закончилось, мой любимый.
Нету таких молитв — за меня молиться.
Делим по-братски то, что неразделимо.
Честное слово, ты мне не будешь сниться.
Строчки стихов изломаны, словно бритвой
их беспощадная ночь на куски кромсала…
Пьянствует дождь на площади у вокзала.
Ветер осипший силится что-то крикнуть.
Утро придет, раскинет старые сети:
дети, друзья, долги, душные стены…
А домочадцы не заподозрят измены
и похоронят нас на одной планете.
* * *
Проявленье дурного вкуса — стать политиком или бомжом.
Подвести итог — удалить из компьютера
лишние тексты и фотки.
А позже, с чужим приятелем, в доме, тоже чужом,
влить в себя, сколько удастся, горькой, как воздух, водки.
Как ни крути головой, попадаешь не в ту петлю.
Время, трансформируясь в деньги, брызжет желтушным ядом.
Ты никогда не соврешь мне короткое слово “Люблю”,
да и не надо.
* * *
Прежде чем ты уснешь, как обычно, за
полночь, за синими стенами тесной спальни,
злобное зеркало выжжет мои глаза,
вздорных картин негативы врезая в память.
Прежде чем время выпьет твое вино,
и истончатся шрамы старух и улиц,
вызубрив наши строчки, кривясь и хмурясь,
чокнутый гений снимет про нас кино.
* * *
В этом доме уже никогда ничему не разбиться,
— разве только нечаянно кто-то уронит посуду.
Здесь бесстрастные маски надеты на бледные лица.
Здесь царит безупречный холодный и трезвый рассудок.
А в гостиной сидит престарелая тетушка скука,
безучастно взирая на трупы цветов прошлогодних,
и секундная стрелка часов, суетливая сука,
превращает живое “вчера” в ледяное “сегодня”.
Наше общее сердце на сотню ненужных дробится.
Мы искали покоя. Мы сами себя обокрали.
В этом доме уже никогда ничему не разбиться,
— разве только пластинке, что марш Мендельсона играет…
* * *
Оборвать лишние связи, фантики, кружева.
Погрузиться в молчание так, что — мороз по коже.
Вырезать из бумаги кораблики и слова,
Забыть имена любимых. Свое — тоже.
Ампутировать чувство долга тупым ножом.
Всем видам расчетов предпочитать наличный.
Банальные рифмы выхаркивать метражом.
Томатный сок не смешивать со “Столичной”.
Сшить пару нарядов из наспех скроенных строк,
выйти из ступора, войдя ненароком в моду.
Пить кипяченую воду. Верить в прогноз погоды.
Наблюдать, как эпиграф, мутируя,
превращается в некролог.
* * *
Выходя из себя, не забудь застегнуть пальто,
распахни парашютом потертый зелёный зонт.
Твой рассудок рассохся, как старое решето,
и его не спасти ни жемчугом, ни бирюзой.
Воронку воздуха в узел тугой скрутив,
бродишь по улицам, неизлечимо одна.
Горсть бесполезных букв потуже сожми в горсти,
чтобы по ним никто не смог тебя опознать.
