Что, если усовершенствовать мир?
Александр Головков
Он приходил в “Сельскую правду”, в кабинет, где напротив друг друга работали мы с Женей Богдановым. Саша садился на диван, доставал из черного чемоданчика-дипломата листы с отпечатанными на машинке рассказами. Вытаскивал папиросу. Ждал, когда прочтут, поглядывая искоса. Хотя заметно было, как кровь приливала к скулам, когда начинался спор.
А спорили много. Женя был мэтром, писал “деревенские” рассказы, где сочно описывал вполне невероятные события. Фантастика была в ту пору страшным дефицитом. Причем страшным и в прямом значении слова: время любило иносказания, слово было лукавым, прятало смысл в притчеобразную форму…
Потому что сама реальная жизнь была утопией, плохо спроецированной в будущее (светлое). Это важно для понимания первых рассказов Саши Головкова — “Адаптация”, “Нечто из жизни комнатных мух”…
Его фантастика была острейшей социальной сатирой, точнее, его социальная сатира лукаво прикидывалась фантастикой. Судите сами…
Некий космонавт возвращается на Землю, ложится на кровать и перестает реагировать на окружающее, просачиваясь сквозь панцирную сетку грязноватой жижей — адаптируясь к среде на сто процентов. И не проявляет какую-либо охоту жить.
Что он увидел такого в космосе? Или подхватил какой-то космический вирус? Я уж не говорю о том, к чему он вернулся на Землю…
Внятных ответов на эти вопросы в рассказе, кажется, нет. Но это и не важно. Рассказ странен и необычен и сейчас, когда фантастике (часто очень плохого качества) открыты все двери… Странен уже тем, что противоречит “идеологически правильной” линии поведения, вроде борьбы против жизненных обстоятельств с целью их пресловутого преобразования. И не давая оценок — хорошо это или плохо, а уж тем более рецептов.
Мне кажется, что у него самого проблемы адаптации к окружающей серости были огромные. Он завышал планку требований к жизни. А с этим жить сложно.
Валерий Немиров
Александр Головков
Что, если усовершенствовать мир?
В то время вряд ли кто предполагал, что событие, которое совершается в Новокузнецке, существенно изменит судьбу России, США и всей Земли. Часы у почтамта показывали… Впрочем, это не важно. На Кремлевских курантах тогда было… Очевидно, на четыре часа меньше. Важно, что тот мужик с крылышками в черном, сидевший на скамейке парка Гагарина, рассуждал примерно так: — Железный век человечества сменился атомным, в котором люди довели до совершенства остроумие грабежей, насилия и убийств, когда смысл бытия извращен, и люди не знают, зачем они живут, чего хотят, когда они боятся встречных на улице, а дома — себя, своих родных, друзей и партнеров по бизнесу, и когда они думают при этом, что в их страданиях виноват Господь Бог или, по крайней мере, агрессивная окружающая среда.
Судя по высказываниям на эту тему различных российских и иноземных деятелей, собиравшим у телевизоров и на митингах весьма пестрые аудитории, люди выродились, подобно динозаврам, и их эпоха должна закончиться. Он так решил. В ближайшем кинотеатре демонстрировался фильм “9 1/2 недель”, увидеть который однажды — уже несчастье в жизни. Но в зале собрались зрители, чтобы увидеть фильм во второй, а то и в третий раз.
Мимо по улице прошла группа девушек, судача о модных вещах, малоприкрывающих тело, высоко отзываясь о низменных состояниях души, о прекрасном в половых извращениях и о достижениях в упадке нравов — студентки, будущие педагоги. Во всем мире дела обстояли не лучше. Увы, человечество не могло дольше существовать. А значит, пора. Время остановилось. Где-то в мировом пространстве взорвалась психотропная бомба. Небо лопнуло. Волны обошли Землю. Люди бросились к водоемам - озерам, речкам, болотам, колодцам, морям и океанам — и все потонули. Даже те, кто был в пустынях, захлебнулись глотками воды из фляжек или бутылок. Остальные умерли от жажды.
Земля очистилась, она была готова принять существ следующей эпохи. И, пока время стояло, сидевший в парке Гагарина соображал, какими существами должна заселиться Земля. Приходилось выбирать из того, что осталось — никто не намеревался снова замешивать глину для вылепки Адама. А на Земле осталось немало животных, птиц и насекомых.
Но, боже, какими они все стали зависимыми от цивилизации, пока царствовал человек!
Голуби, питающиеся отбросами из городских мусорных контейнеров, зайцы на сельхозугодьях, пумы в зоопарках… Можно было, конечно, попробовать избрать для продолжения жизни кого-то из них - например, крыс или тараканов… Но ведь творцу не все равно с кем жить. Для этой цели не подошли бы и коровы. Нет, стоило решить - и развилась бы на планете цивилизация коров. Но как представил мужик из парка Гагарина, что все сохранившиеся дома и дворцы культуры превратятся в хлев, а Новокузнецк — в большой скотный двор, где телята будут удивляться картинам в музее изобразительных искусств и художественных салонах…
Оруэлл такого не предвидел. По той же причине он отверг других представителей фауны: должна же быть в событиях причинно-следственная связь. Иначе не избежать момента, когда какие-нибудь цивилизованные хорьки станут недоумевать, как вообще могла зародиться жизнь на совершенно не приспособленной для этого планете. Поэтому для продолжения традиции жизни он выбрал неодушевленные создания — из гипса, мрамора и бронзы…
Это не противоречило истории: были же в свое время созданы люди медного века из древка копья, железного — из камня… В данном случае не стоило труда придавать избранным благородные формы — ведь он решил оживить… памятники.
Сколько тысячелетий люди увековечивали лучших своих представителей, их красоту, силу, мудрость… Если и осталось что-то ценного от эпохи людей, все осталось в памятниках. Они — достойные продолжатели земной культуры. Разве не приятно снова встретить на улице живого Ломоносова, Пушкина, Михайлу Волкова? Да и обещал же Господь воскресение из мертвых лучшим представителям человечества. Почему бы не таким способом? Он решил… И время пошло.
Часы у почтамта показывали все то же, ничего не значащее время, когда ожил Ленин, сошел со своего пьедестала в Кузнецком районе, огляделся и понял, что предстоит все начинать сначала. В Центральном районе с постамента спрыгнул Маяковский и не поверил, что это город-сад. В Саду металлургов разогнули спины искалеченные сталевары. В Москве ожили Минин и Пожарский и тоже поняли, что все их прошлые труды напрасны.
Одновременно со своих постаментов сбежали: Иван Грозный, Петр I и Ермак работы скульптора Антокольского, Лермонтов и Кутузов в Петербурге, парень, играющий в бабки, и бюст Крылова из Третьяковской галереи, молочница с разбитым кувшином из Царского Села и нимфы, несущие сферы…
Помимо древних императоров, в Риме высыпали на улицы булочник Эврисак и его жена Антистия, Гай Целий Сатуринин Логмаций, Друз Старший, Тит, Нерва, Антоний Пий… Во Франции к выступившим скульптурам римских воинов присоединились целые полчища знаменитых и малоизвестных личностей, как и в Бельгии, Дании, Германии… Золотой век памятников начался. Они были так похожи на людей. Они были такими же разными, и каждый хотел от жизни своего.
Памятник Колумба — новых вест-индий, памятники королей — собственных царств, памятники ученых — признанных открытий, памятники узников — свободы и революций, памятники воинов - побед, памятники деятелей искусств — невозможного совершенства.
— Коммунизм! — кричали памятники Мао Цзэдуна в Китае.
— Куда вы прете против законов природы? — недоумевали Ньютоны.
— В первую очередь берем банки, Интернет и авиабазы, - ожившие во многих городах Ленины принимались за дело.
— Вот что значит кадры! Доверь создание рая дуракам, и они построят ад! — возмущался Мартин Лютер Кинг.
— Где этот мужик с крылышками… сатана? Спрятался, небось, где-нибудь в Сибири, в захолустном городке…
— Вы противоречите своей натуре, — заметили ему. — Мартин Лютер Кинг никогда не говорил такого.
— Да плевать, чего он не говорил! Я не Мартин Лютер Кинг, я его памятник!
— Господа, у меня дикое желание отколоть кому-нибудь нос или ухо, — угрюмо признался памятник Ермаку.
Минин и Пожарский собирали ополчение бюстов. В Америке статуя Свободы бросилась в океан и добровольно утопилась от такой жизни. И маленькие христосики сошли с нательных крестиков, и большие — с икон и распятий церковных, все изможденные, с ранами кровоточащими и принялись проповедовать жизнь иную.
Мужик в парке Гагарина окаменел: “Надо же было наслушаться человеческих речей… Вот что случается, если всех слушать, как правильно жить”.
