“Миры ворочая подспудно”

Сегодня исполняется шестьдесят лет первокласному поэту Александру Раевскому

Во времена, когда стремительно меняются нравственные ценности, и, кажется, человеческую сущность всецело поглощает Мамона, как никогда остро встает вопрос о поиске жизненных сил, о преодолении “злой тоски” и разъедающей душу усталости.

Эта тема, пожалуй, является самой животрепещущей в творчестве современного кузбасского поэта Александра Раевского. Вот уже не одно десятилетие, из года в год, поднимается он, одинокий путник, по ступеням своей особой вертикали — “стеклянной лестницы в небо”. Бредет в поисках “светлой дороги” через “сомненья, прегрешенья” сквозь “заботы и будни”, “пыль глухих ковров” к жизненной опоре, к сакральному смыслу Бытия, к “высокому мигу преображенья”, сметая “мирскую суету” с “души остуженной”.

Изломанные ритмы современности будто влились в душу лирического героя Раевского. Воплощенные в поэтические строки, они суть жизненный опыт поэта, ощутившего каждой клеточкой своего естества и музыку вольного деревенского мира, где любое мгновение — вечность и чудо, и утрату первородной слиянности с природой, оторванность от корней, потерю счастливого, предусмотренного свыше, равновесия. Отсюда — знакомые нам по многим стихотворениям “злое озорство” или щемящая боль художника по поводу “бесподобно” изменившегося мира, отсутствия “сырого в траве кольца”, “приветливых лиц”, земного счастья. И его пронзительная элегическая грусть, скатывающаяся в крайних формах в тяжелую, беспробудную меланхолию: “Над бездной космоса — могила,/ Крестом надежно заземленная…/ Душа на землю приходила,/ Ушла больная, изумленная”. Ритмы времени, пропитанные “воздухом сплошь индустриальным”, грохочущие железом и отборным матом “кочегара-оператора”, скулящие скукой, равнодушием и зевотой, для личности опасны и разрушительны. Но есть нечто противостоящее им, есть вечные ценности.

Художественный мир Раевского строится в координатах нескольких ключевых пушкинско-есенинских образов, которые дают читателю “надежды крестик золотой” на благополучное исцеление, неизбежное преодоление осколочного быта, на возвращение утраченного. Простые, но глубокие по своей сути корневые понятия, русские обереги, такие земные и такие вечные: небо, звездочка, село, дорога, береза и рубашка поэта под ней.

Бесспорно, главный из них — небо, “небосклона стеклянная грань”, к которой поэт выстраивает хрупкую и прозрачную, как сама душа, лестницу своего творчества. Можно сказать, что каждая строка Александра Раевского написана, глядя в небо, и посвящена ему. Лирический герой одновременно ищет с небом контакт и вступает в космический диалог взаимоотражений, просит защиты у “ласковой выси” и отчаивается в минуты сомнения и неверия, когда небеса тускнеют и открывают свои “промозглые внутренности”, “ржавые дыры”: как страшно — “ни звука с высоты”.

Небо Раевского — это Высшая Правда, которая “не продается и не покупается”; символ вечной Истины и откровения, обиталище “заоблачных судей”; плод и обитель Творца, где “в чистых высях душа купается” и оставляет “хороший след”; место непрекращающегося Праздника, на который пока рано стремиться. А еще — “заоблачные поля”, где хотелось бы хоть издалека увидеть Пушкина. Это покой и “Тот свет”, куда уходит от села по Руси старушка-странница. Это Вечность, перед которой замирает простой деревенский пацан, и куда рвется молодое сердце: “Облака-века, века-облака,/ Вы не просто ведь испарения,/ Вы — людей неземная тоска, Вы свободных мыслей парение…”. Мыслей свободных и бесконечных, как может быть бесконечен творческий процесс, по ступеням которого годы и годы шагает Александр Раевский.

Александр Раевский

                   Поэт

Когда, стеклянный, он сидит

И отражается в посуде,

Миры ворочая подспудно… —

Вы, хитромудрые паскуды,

Его не смеете судить,

С боков толпясь и позади…

Поэт лишь Господу подсуден.

Когда ж он радостно смеется,

И небо звоном отдается,

Спешите, недруги, друзья,

Секундой каждой дорожить,

От счастья плакать и дружить,

Грешить, кружить напропалую,

Спешите, женщины, спешить,

Забудьте глупое “нельзя”,

Танцуйте, пойте аллилуйю,

Его, веселого, целуя…

Он так смертельно любит жить!

Но если, в мрак макнув перо,

Склонился, бледный, над бумагой… —

В мгновенье ока прекратите

Храпеть, ходить парадным шагом,

Орать, лупить друг друга флагом,

Красть, врать, пугать страной страну,

Стрельбу, столетнюю войну,

Торговлю, шоу, преступленья,

Эфирный бред, совокупленья,

Азарт и жажду накопленья,

Банкеты, сплетни — все прервите! —

Да хоть повально перемрите,

Но соблюдайте тишину.