Зигзаги

Речка Золотой Китат, заурядная таёжная речка. Течёт меж сопок по тайге, течёт себе и течёт: перекаты, плёсы. На плёсе пешком не перейдёшь, плыть надо, а плыть — пять-шесть раз махнул руками — и встал на каменистое дно. Одно отрадно, места дикие, и зверьё, и рыба есть, кедрач богатый. И сплавляться удобно: до посёлка Яя, а там на поезд и домой. Лучшее время — сентябрь. Орехи, опята, рыба, нагулявшая жирок к зиме: благодать, нет мух, заморозки ушибли комаров, мошку. Вот бы на недельку учёбу в институте задвинуть. Как раз кафедра детской хирургии, да я вообще хирургом не хочу быть, тем более педиатром! Однако, боязно, могут так пресануть, что мама не горюй! Лучше не рисковать, мало ли что. Да и работа на : тоже не задвинешь, кормить некому — сколько потопаешь по вызовам, столько полопаешь на фельдшерскую ставку.
— Поехали, всё будет чики-чики. — увещевал меня Палыч
— Маринка у нас на бригаде работала, сейчас в поликлинике терапевтом. Она нам больничный на недельку выпишет.
Палыч чуть выше среднего роста, ладно сложенный и помешанный на рыбалке. Мы с ним почти ровесники, но я — вечерник, поэтому диплом врача ещё не получил, хотя работаем в одной бригаде.
— Хариус попрёт дуром, орехов наберём, сезон.
Это так. Палыч по орехам спец, он лазает по кедрам с ловкостью обезьяны. Бесстрашно отходит от ствола по толстым ветвям, топает ногой, стряхивая спелые шишки на землю.
— Давай, чего тут думать, пойми: такая возможность!
Я соображаю, вроде бы всё сходится. Детскую хирургию всё равно отрабатывать, а это ничего страшного, выучил — сдал, и все дела. А я и впрямь зареспираторил, все видят, что на работу хожу с насморком. Кашляю, чихаю и температура слегка повышенная, как специально. Знак судьбы, надо идти: так звёзды сложились, а в походе всё пройдёт, раз второй день болею, остаётся ещё четыре: да и не так уж и болею, можно подумать.
— Всё, Палыч, идём. Но освобождение с тебя.
— Замётано, всё будет сделано в лучшем виде.
В полдень мы отчалили от берега, вещей и продуктов минимум. Идём на одной двухместной резиновой лодке. Лодкой Палыч очень гордился, купить хорошую лодку в эпоху дефицита — большая удача. Просторная, лёгкая, с приподнятым носом и кормой, она напоминает индейскую пирогу. Для удобства мы сидим на дощечках, положенных на борта, и гребём, как краснокожие, каждый со своей стороны. Лодка забита вещами по самое не могу, придётся каждые полтора-два часа чалиться, разминать затёкшие конечности. Время от времени берём в руки спиннинги, но никто не соблазняется нашими железяками. Ничего, ещё не вечер, впереди сотня километров жидкой дороги, да и вообще всё впереди. Я наслаждаюсь звуками хлюпающих вёсел, шорохами осенней тайги, а кругом — жёлтое, оранжевое, зелёное, красное. Настоящее буйство красок, вызывающее есенинское половодье чувств. А при этом солнечная сухая погода и такое ненавязчивое тепло, когда чувствуешь комфорт на уровне оргазма, этакое торжество внутреннего мира, гармонично соединенного с внешним.
* * *
Я проснулся под причитания Палыча, который жаловался с интонацией ябеды:
— Я прогрел землю до самой Америки, ну почему нельзя сшить спальник потолще, сколько можно издеваться надо мной?
При этом Палыч успевал постанывать и кряхтеть. Он напоминал старика, выполняющего непосильную физическую работу. Да, снаряж был в те далёкие времена не очень. Спальники на ватине, палатки брезентовые, ковриков не знали, а войлок занимает много места, а коль отсыреет — беда, сушить его — работа для каторжанина. Если начинаются дожди, считай, будешь возить с собой сырую, бесполезную и довольно тяжёлую ношу. Выкинуть жалко, а таскать суетно. Палатку приходилось накрывать полиэтиленом, до лёгких непромокаемых тентов ещё не додумались. Полиэтилен — он тоже не мёд. Ночью заморозок, а в палатке теплее, разность температур даёт конденсат. Это, конечно, не дождь, но всё равно — сырость. Капельки воды падают, падают с потолка на спальники.
В общем, у Палыча были все поводы для стенаний. Я тоже не был морозоустойчивым, просто в свои двадцать пять лет я спал так, что не слышал два будильника, помещённых в кастрюлю. Так что самой большой сложностью в походе лично для меня был сам Палыч.
Его поступки были нестандартны и иррациональны (хотя я бы назвал их вредительскими). Он варил целую кастрюлю супа (туристическая кастрюля — боб, рассчитана на восемь едоков как минимум). Потом эту кастрюлю с супом он грузил в лодку, и не было случая, чтоб она не переворачивалась. Перед очередным отплытием он шёл вглубь леса, нарывал листья: смородины, малины, белоголовника (таволга) для чая, мотивируя тем, что на следующей стоянке их может не быть. Он грузил в лодку охапку бересты, щепки для растопки костра и, наконец, пытался загрузить оставшиеся дрова. Уговоры не помогали, доводы, что в лодке и так мало свободного пространства, он отметал с упорством таксы, которая лезет в лисью нору. Он, наверное, увёз бы с собой костровище, если бы придумал способ транспортировки. А между тем груза прибавлялось — хариусы, чебаки, окуни, щучки уже заполняли ведёрный кан. Мешок отборного кедрового ореха.
Палыч предложил оригинальный способ очистки ореха. На полиэтилен тупо шелушишь шишки, затем ссыпаешь всё в мешок из толстого полиэтилена. Заходишь в воду, набираешь в мешок воды: и вся шелуха, включая пустые орешки, всплывают, и:остается только цельный, чистый орех. Кроме того, Палыч рыбачил, как одержимый. Он мог часами хлестать спиннингом, забрасывал удочку, если даже не клевало. Ловил живцов, ставил жерлицы по ямкам. Его внутренняя батарейка была неиссякаема, это был сгусток энергии, но трудно было направить эту энергию только в мирных целях. Он первым хватался за все дела и губил их в зачатке. Даже такое дело, как заварить чайку, в руках Палыча, превращалось в шоу с сомнительным результатом. Вместо того, чтоб на рогульку подвесить котелок с водой, Палыч изготовит мастырку и поставит котелок прямо на горящие дрова, выровняв его подсунутыми щепочками. Как только в кипяток брошена заварка, котелок переворачивается по простой причине — дрова прогорели. Всё повторяется снова: на моё предложение сделать нормальные условия для варки чая, Палыч яростно отстаивает свою мастырку. Когда котелок переворачивается в третий раз, начинаю закипать я. Человеческий фактор, чёрт бы тебя подрал.
* * *
День догорал. Поужинав царской ухой и жареной щукой, мы курили у костра. Сумерки потихоньку становились гуще, над водой появился туман, казалось, что река заполнена горячей водой и это не туман, а пар. Неугомонный Палыч решил пробежаться, глянуть жерлицы. Чего глядеть, когда поставили недавно. Силуэт Палыча растворился в вечерних сумерках, а я сидел у костра и наблюдал, как огонь пляшет свой огненный танец. Поход двигался к завершению, на душе была лёгкая тревога. Как там, в институте, на работе. Авантюрному Палычу всё ровно, то есть — по барабану. Да ладно, уже ничего не изменишь. Рыбалка удалась, жареных опят поели, по ведру орехов наколотили, больше всё одно не унесёшь. А дальше — как выйдет. Неожиданно из сумерек возник Палыч, вид его источал тревогу, он таращил округлённые глаза и прикладывал указательный палец к губам. Я встал:
— Что там, Палыч?
— Тихо, тсс. Там… медведь с горки катается.
— С какой горки, у тебя, Палыч, глюки.
— Да тихо ты, дай расскажу.
Оказалось, что у дальней жерлицы Палыч, услышал громкий всплеск. Похоже, там билась на привязи огромная щука. Логичней было сходить за мной, взять лодку и с сачком быстренько плыть на место предполагаемой добычи. Но у Палыча было, как всегда, своё мнение и он двинул в сторону дальней жерлицы. То, что он увидел на противоположном берегу, заставило попятиться, а затем ретироваться на стоянку. Средних размеров медведь накатал на глиняном берегу горку и, взобравшись на берег, съезжал в воду на пятой точке. Медведь так увлёкся, что не обратил внимание на Палыча, крадущегося в сумерках. Я сначала не поверил, но испуганный вид компаньона убеждал лучше слов.
— Что будем делать?
Палыч глядел на меня вопросительно-тревожным взглядом. Я набрал побольше воздуха в лёгкие и заорал истошно так, что Палыч шарахнулся в сторону.
— Ты что, рехнулся?!
Я снова заорал, как потерпевший, Палыч начал испуганно озираться. Я сказал назидательно:
— Медведи боятся шума, давай-ка вместе поорём.
— Нет, надо костёр побольше распалить, звери боятся огня.
Я пожал плечами и пошёл помогать Палычу заготавливать дрова.
* * *
Утром мы подплыли к месту, где Палыч видел медведя, горка была. Это был накатанный глинистый желоб, метра два с половиной, наверное, повторяющий размер медвежьей задницы. А рядом много следов когтистых лап, похоже, молодой мишка, потому и забаву нашёл соответствующую.
А у нас остаётся один сплавной день, ночёвка на месте слияния Золотого Китата с Яей и домой. Чем ближе к Яе, тем хуже клюёт рыба, мы не останавливаемся, идём ходом, нет смысла терять время. Перед самым впадением характер реки меняется, скорость течения увеличивается, везде торчат зубастые камни. Между камнями узкие проходы и важно выбрать правильный путь. Палыч сидит на носу, я на корме, значит, дорогу выбирает он, моё дело следовать его командам. Берега начинают мелькать, мы проходим в первый коридор, пытаемся выгрести, что бы передохнуть в улове, но не успеваем и нас затягивает в узкий проход. Треск рвущейся лодочной ткани, злое шипение воздуха вырвавшегося из баллона и лодка складывается пополам. Палыч успевает выскочить на большой камень, а я сложился, как перочинный нож, и ощутил седалищем температуру воды. Я беспомощен, нелеп и, наверное, смешон, меня сдавливает воздух в неповреждённой носовой и кормовой части лодки. Благо, что я в улове, за камнем. Палыч всеми силами пытается мне помочь, наконец, он ухватился за чалку и подтянул меня к камню. Я благополучно выбрался из резинового капкана и стоя по грудь в холодной воде, начал разгружать лодку, передавая вещи Палычу. Всё, можно вылезть на камень и отжать одежду, развести огонь, обогреется и высушиться.
В баллоне резаная дыра, сантиметров пятнадцать, такую трудно заклеить, мы измудряемся и ставим заплатку изнутри баллона, ждём пару часов, торопиться некуда. До посёлка Яя час хода. Затем накладываем заплату снаружи. На час хода хватит, пойдём недалеко от берега, осталось переночевать.

Александр Серенко