Выходной 2
2
Майке снился бескрайний луг, утыканный приторнодушистыми зонтами белоголовника, лазоревыми пятнами васильков и охровыми вспышками зверобоя. Как отрадно падать в это упругошелковистое переплетение стеблей, кататься спиной по травяному ковру, прикрыв глаза от жалящих лучей солнца. Но не от этого так приятно щемило грудь, истомная волна пробегала по телу и сладко ныло в низу живота. Ей виделось, что вместе с ней, подрагивая щетинками гривы, резвился стригунок — её, Майкино, дитя и вскормыш. Он неумело поржанывал и тыкался влажными губами под Майкино брюхо.
Скрипнувшие ворота конюшни вырвали Майку из видения. В ноздри ударила тёплая волна лошадиного пота, навоза и втоптанных в земляной пол конюшни жидких пучков сена. Вошёл Он. Майка, ещё не видя в проёме отворившихся ворот сгорбленной и кряжистой фигуры в драном брезентовом балахоне, уже знала, что это Он, по неприятно шибанувшей в неё струйке махорочной вони…
Майка почуяла свой выходной ещё вчера. То ли от того, как Они сочувственно гудели и вскидывали к ней свои руки, то ли от того, как шершавыми ладонями хлопали её по вздувавшейся от частого дыхания взмокшей шее, снимая намордник-респиратор и выпрягая её из ненавистных постромок вагонетки. А может от того, что готовы были с треском лопнуть её лёгкие, законопаченные силикатными тромбами, когда она жадно и отчаянно схватит клокочущей глоткой очередную пайку воздуха.
Вчера ей было особенно тяжко. Майка вспомнила, как на мгновение померк белый свет, и она стала падать в тёмную и манящую покоем дыру, отчего коленные чашечки мелко задрожали и, не в силах сдержать враз обмякшего тела, позволили передним ногам безвольно подогнуться. Гортанный окрик и схватившая её под уздцы рука вольняшки с разящими никотином грязными пальцами, заставила Майку очнуться, напрячь истекавшие потом грудь, спину и круп, и двинуть дальше чуть затормозивший вагонеточный поезд.
Выходной обещал передышку — сегодня не будет изматывающей боли в суставах, неприятно трущего морду при ходьбе респиратора, занудливо стучащих и визжащих колёс вагонеток с этой треклятой рудой. Не будет раздирающей темноты душной штольни, проковырянной в чреве огромной горы. Не будет призрачных теней Их, равнодушно долбающих под землёй неподатливый диабаз. А будет сонный сумрак дощатой конюшни, приятно щекочущие нёбо завитки ещё неслежавшегося сена, дурманящее шуршание пережёвывающегося жита.
Но сегодня она не увидит и Гнедого. От этого предчувствия Майка зауросила, нервно заперебирала передними ногами, зафыркала. Гнедой почти всегда волок вагонеточный поезд вслед Майки, и ей его не было видно. Лишь когда гружёные вагонетки опорожнялись, и вонючая рука вольняшки поворачивала майкину морду и заставляла вдругорядь гнать теперь уже порожняк в пыльную пасть горы, Майка на мгновение видела мухотные бока Гнедого с жёлтыми подпалинами, клочки пены, хлопьями срывающиеся с его морды, видела его зубы, зло жующие железо мундштука. В Майке что-то вздрагивало при виде Гнедого, она норовисто оттягивала властную и противную ей руку коногона и хоть на немного продлевала встретившийся с ней взгляд волновавшего её жеребца. При этом Майке казалось, что и Гнедой как бы притормаживал, и его глаза, огромные и тоскливые, ещё больше влажнели, и он, чудилось Майке, приободряюще смаргивал ей вослед…
Покряхтывая и волоча негнущуюся ногу, Он заковылял между стойлами, толкая животом тележку, оставлявшую на жирной земле глубокие следы от обитых жестяной полосой деревянных колёс. Бросая в кормушки добрые навильники пахучего сена, Он шепеляво насвистывал сквозь жёлтокоричневые зубы — редкие и кривые.
Майка ткнулась мордой в кормушку, но её мокрые губы лишь ощутили недобрую колючесть неструганной доски. Ни шуршащего сена, ни желанной и сытной овсяной вкусноты в майкиной кормушке не было. Недоумевая Майка повела глазами на ковыляющую всё дальше и дальше по проходу конюшни остроспинную фигуру.
— Как же так? Почему Он не дал ей корма? Какой же это выходной с голодным брюхом?! — Майка терялась в предчувствиях, тревога лёгкой рябью прошлась по её бокам. Переступая всеми копытами, она попыталась робко заржать, но Он, всё продолжая удаляться, так и не повернул головы под облезлым треухом.
Шуршание пережёвывающегося сена всё нарастало и нарастало в воздухе конюшни. Майку мутило. Густая, липкая слюна увлажнила губы. Нервно прядая ушами, Майка в остервенении ударила задней ногой в переборку стойла, зло и в полную силу подала голос. Ответом на её отчаянный протест было всё то же равномерное и равнодушное движение десятков лошадиных челюстей, прерываемое лишь редким храпом получающих удовольствие животных.
Раздав всё сено и сыпанув в кормушки по ведру овса, Он остановился у майкиного стойла, продолжая насвистывать сквозь прокуренные зубы. Их глаза встретились. Онемев на полусвисте, Он сочувственно смотрел на Майку из-под лохматых неприбранных бровей. Майка выдержала его взгляд не моргая — оторопь и предчувствие беды как бы парализовало её, она готова была смириться со всем.
Но всё же почему?! — кричала в ней каждая клетка, каждая ворсинка на её теле. За что ей эта немилость?
Как ни тяжела была её участь, — участь рабочей скотины?- Майка чувствовала свою нужность Им, ценила и заботу о себе?- кормили, ведь, неплохо. Конечно, не сравнить с другими, которых отряжали на покос, где можно вдоволь набить бока сочным клевером, или выпрашивали у начальства для других хозяйственных нужд. Им — рабочим лошадям — об этом даже и не снилось.
Он бочком и неловко протиснулся в майкино стойло. Она скосила на Него влажные яблоки покорных глаз и безропотно дала Его руке уздечку, так и неснимаемую годами. Он даже не стал похлопывать её по крупу, поняв и оценив её смирность, а скорее, смирение. Почему-то осторожно вывел её из стойла и двинулся к воротам, резко бросая своё тело при ходьбе на здоровую ногу. Он больше не смотрел на Майку, а когда поворачивал к ней голову, то отводил глаза и виновато вздыхал.
Холодный ветерок вывел Майку из оцепенения. Ноздри приятно обжигал морозец, воздух был вкусен и желанен. Она помнила дорогу.
Совсем недавно её так же водили по этой глубокой колее, прорезанной в липкой глине колёсами телег. Колея вела в кузню. Майка снова почуяла неприятный запах калёного железа и горелой кости, сыромятного ремня и ржавчины. Она опять представила Его — огненно-красного в свете раздутого горна, вновь увидела, как Он страшными клещами захватывает из огня алую подкову и двигается к ней. Его ярко-рыжая борода и такая же упругая шерсть на руках, плечах и спине жёлто вспыхивали в колеблющемся отсвете огня. Майке казалось, что они так же, как и эта подкова, источают невыносимый жар, отчего Майка заржала и попятилась к прокопчёной стене. Подкова с лёгким шипением легка на копыто. Майку прорезала острая боль, она рванулась, но Их крепкие руки не дали вырваться и удерживали её, пока Огненно-рыжий вгонял в копыто гранёные гвозди. Новая подкова была зимней — с третьим широким выступом посередине. Майка уверенно отталкивалась ею от обледенелых шпал, не то что старой подковой, которая едва держалась на копыте.
Похоже, её опять вели к Огненно-рыжему. Может, заменят оставшиеся три подковы на зимние? — промелькнуло у Майки. Она стала настраиваться, как бы подостойнее перенести эти неприятные минуты, пока жалящее железо не окунётся вместе с копытами в жестяное ведро с холодной водой…
Вокруг кузни в беспорядке валялись ржавеющие плуги, бороны, колёса от телег. Синеющими грудами были свалены только что откованные костыли для крепления рельсов, плотницкие скобы. Вот и Он — Огненно-рыжий. Но почему Он стал выдирать гвозди из новой подковы?! Майка ощутила непривычную лёгкость в ногах — все четыре подковы были сбиты с её копыт.
А вот эту дорогу Майка не знала — её здесь ещё не водили. Неуверенно перебирая ногами и скользя копытами по наледи, Майка шла по накатанной полуторками колее, увлекаемая Его рукой, почему-то ставшей такой неуверенной. Куда теперь её ведут? Зачем… зреющея тревога, неуспевшая ещё разлиться по её телу, была прервана острой болью в левом паху — копыто резко юзануло в сторону. Майка подогнуло задние ноги, сохраняя равновесие. Идти стало ещё труднее.
Но вот Он замедлил шаг, потом, остановившись, искоса поглядел на Майку и, что-то гудя себе под нос, стал открывать большие деревянные ворота в незнакомое ей место. Тревога нарастала. Ноздри Майки ощутили сладковатый и навязчивый запах. Но почему он так волнует её? Что это?! Её существо противилось тому, что должно сейчас совершиться. Майка захрапела, замотала мордой, ноги не слушались настойчивого влечения Его руки, уже с усилием тянувшей её под страшный навес. Белки её глаз покраснели, дыхание сбилось на хрип, на минуту всё исчезло или сделалось тёмным-тёмным… И вдруг Майке стало всё равно. Она послушно дала ввести себя на почерневшие от крови доски.
Перед её глазами возникла Она — незнакомая и невызывающая никаких ощущений. Она приблизилась к Майке, Её шершавая, но не такая дурнопахнущая, как у Них рука, коснулась майкиной морды. Язык ощутил чуть солоноватый вкус, но, вместе с тем, исчез привычный вкус железа и запах сыромятной кожи?- с Майки сняли уздечку. Давно забытое чувство свободы лишь на мгновение вернуло Майку в то далёкое для неё время, когда она ещё не знала узды и беззаботно взлягивала в жеребячьем табунке. Но вот по её шее неприятно заёрзала верёвочная петля.
Пробившиеся сквозь мышино-серые облака солнечные лучи скупо обрызгали майкины бока, заплескались золотыми рыбёшками в её грустных зрачках. Вдруг опять сделалось темно, но почему-то правым глазом Майка всё же видела свет. Потом различила в нём Её, пристально и неморгающе глядящую на неё. Что всё это значит?! Что Она затеяла?! Но древний инстинкт уже нашёл ответ — погибель. Да нет же! За что?!
Плотная фигура Её стала уплывать и терять очертания — в майкиных глазах стояли слёзы. Она не увидела, а скорее почуяла приближение Её руки. Что-то почти невесомое было наброшено на майкину морду, и это что-то теперь закрыло ей и правый глаз. Последнее, что проплыло перед ней, была, почему-то, быстрая и освежающе холодная река, блестевшая на перекате серебряными искрами. Снова, как и в сегодняшнем сне, с ней был её стригунок, резвившийся на песчаной отмели. А рядом с Майкой, касаясь её шеи своей, переступал сильными ногами Гнедой — красивый и гордый…
Окончание следует…
Александр Замогильной
