Как один русский писатель пришёл в гости к другому русскому писателю

Дима Козельский получил новый паспорт, хрустящий, с ещё невыветрившимся запахом типографской краски. Не то что старый, засаленный, характерно примятый от ношения в заднем кармане джинсов ещё в те времена, когда-то его хозяин бойко командовал студенческим стройотрядом. Дима документа не терял — в другом было дело.
В мрачном коридоре паспортного стола Дима ещё раз хрустнул новенькой обложкой.
— Козловский Дмитрий Валентинович, — вполголоса прочитал он, — Теперь порядок.
Решение поменять фамилию пришло Диме недавно, да можно сказать, в прошлую пятницу. Смазливая институтская библиотекарша Зоя Анатольевна, глянув на Диму поверх очков, заговорщицки шепнула: .
Всю ночь Дима не смыкал глаз, шурша страницами журнала и глотая роман Пикуля . Там-то он и наткнулся на своего однофамильца — Козельского. Да ладно бы только однофамильца, а тут и имя сходилось?- Митя Козельский — глуповатый калека из окрестностей Оптиной Пустыни, эпилептик и ясновидящий. Да, к тому же, кривоногий, горбатый и с культями вместо рук. Юродивый, одним словом.
Читая, Дима вспомнил, как в детстве его называл сосед-куркуль Ванюшкин, у гаража которого они с пацанами играли в орлянку:
Почему Митя? На улице и дома его так не звали… Теперь-то ясно, откуда этот Митя.
Прочитав о нём, Дима крепко обиделся на своих родителей, а особенно… на деда Лавра, у которого в ту пору они жили. У Лавра Григорьевича, как всё его называли, на книжных полках Дима видел (и листал неоднократно) подшивки журналов за 1904-1908 годы. Наверняка тогдашние репортёры, падкие до мистики, не обошли вниманием юродивого Митю. Да и царь-батюшка советовался с Митей (если мычания последнего можно посчитать советом), принимая важные военные решения в русско-японскую, да и после. Последний факт нисколько не поднял Митю Козельского в глазах Димы Козельского. — с досадой думал Дима.
На следующий день он так прямо и выпалил отцу, мол, что за фортель вы с мамашей выкинули двадцать семь лет назад?
Отец долго кряхтел, разминал сигарету, тер переносицу.
— Видишь ли, сынок, тогда, в сорок четвёртом, как раз перед наступлением, я с дружком своим Димкой Ходыревым клятву дал. Коль кто погибнет, в честь того выживший сына и назовёт. Димка голову сложил на Висле. Так-то вот. — помолчал. — И я не очень-то надеялся выжить… Два ранения уже имел, а Бог троицу, как говорится… А что Митя Козельский будет — я, признаться, и вовсе не думал тогда. Слышал, конечно, о таком выродке, но когда ты появился, думаю: а кто сейчас о нём помнит, о Мите? Так-то вот… Не взыщи, сынок…
— Всего и делов-то три буквы изменить, — подумал Дима,?- а звучит как-то эстетичней — Козловский. Ну, пусть не Иван Семенович, но всё же… Стоп. Был поэт Яков Козловский>.
Дима с детства тянуло к искусству. В восьмом классе он увлекся французской куртуазной поэзией, потом решил, что будет искусствоведом или даже философом, но непременно с уклоном в искусство. Но физика победила лирику и Дима подался в политехнический. За год до вступительных он вдруг (почему вдруг?) увлекся бас-гитарой и вечерами напролёт пропадал в школьном ВИА . Понятно, что к экзаменам был подготовлен не ахти, и вместо вожделённой радиотехники… баллов хватило лишь на водоснабжение и, простите, канализацию. Видно, судьба…
Вот уже четвёртый год он работает в проектном институте инженером. Ох, как ему надоели все эти водоводы, фекальные трассы, вентили и задвижки, диафрагмы и расходомеры. Но судьба неумолима…
Дождь, зарядивший с утра, внезапно прекратился.
Он опустил воротник плаща и подставил шею солнечным лучам, брызнувшим из-за края туч… И тут в него стало что-то входить, что-то защемило в области диафрагмы (не той, не той!), слегка закружилась голова, ноги обрели удивительную лёгкость. Что это, Дима пока не понял. Губы сами (сами!) зашептали слова, слова, слова..
Он энергично дошагал до ближайшей скамейки, дрожащими руками нашёл во внутреннем кармане записную книжку, испещрённую телефонными номерами всяческих контор, и стал писать, писать, писать…
Исписав страницы три, он понял (Господи!), что это… стихи. Но также понял, что нет времени на подбор рифмы, выдерживание ритма. К чёрту все условности! Пусть будет белый стих, одним словом, верлибр.

Он перевёл дыхание, оно заметно участилось, даже испарина выступила на лбу.

Дима не хотел облекать всё это в узнаваемую форму, форму обращения к конкретному предмету внимания. Конечно же, он представлял себе лишь секретаршу Кларочку с задорно вздернутым носиком, непослушной челкой и поразительно круглыми зелеными глазами. Он стеснялся своих чувств, всегда краснел при виде её. Дима хотел (уместнее сказать жаждал) подняться до философских обобщений до почти абстрактного понятия Женщина.
— У-уф! Кажется, выдохся, — во весь голос произнес Дима, напугав тем самым проходившую мимо старушку.
Он перечитал написанное. Сколько пропущенных букв! Рука не поспевает за мыслью. Да что может быть её быстрее — мысли?! , — подумал. Почему-то он не сомневался, что акт сотворения поэта совершился. Не сомневался — и всё тут!
Но какой же писатель без читателя? Так — Бойль без Мариотта. Кому бы показать? Даже знакомых журналистов нет. Диму стал охватывать зуд нетерпения. Он, как сказочная лягушка-путешественница хотел кричать на весь мир:
И тут он вспомнил про Олега Ключникова из сметного отдела. У Олега было прозвище — он еженедельно поставлял в городскую газету свои крестословицы. Но главное для Дима?- Олег был редактором институтской стенгазеты . К каждому дню 8 Марта Ключников помещал туда свои вирши, прославлявшие славных тружениц кульмана, логарифмической линейки и множительной техники…
Дима энергично листал страницы. , — нараспев проговорил он, обратив на себя внимание очередной старушки с холщовой сумкой и сучковатой палкой, которой она шуровала в газоне в поисках стеклотары.
В прошлом году Олег позвал сослуживцев помочь покрыть толем садовый домик. В их числе был и Дима. Весело провели время. Если б ещё не жена Олега Соня. Софья Егоровна. Бывают же такие бабы! Штирлиц да и только. Инспектор Варнике и Эркюль Пуаро. Только Олег затеет перекур с портвейном — она тут как тут. Прямо, как чёрт из коробки. И смотрит, главное, то на Олега, то на его друзей. Не мигая смотрит, молча, с прокурорским прищуром. Куда только Олег не прятал бутылки: и в застрехи, и за каменку в бане, даже под смородиновые кусты и в огуречные грядки.
Короче, смазывала Соня приятное общение с русским огородом своей молчаливой укоризной. А что, казалось бы, предосудительного: собрались здоровые мужики, дело нужное делают, на свежем воздухе, в выходные дни. Нет ведь! Кивком отзовёт Олега в сторону и бу-бу-бу… бу-бу-бу. А что бу-бу-бу?! И помогаем-то из мужской солидарности, а не за мзду какую-то. Наняла бы строителей со стороны, то одним литром водки не обошлась бы. А тут, чтобы молотки веселей стучали, что не пропустить стакан другой. Можно подумать, они там в своём овощном магазине не банкетятся. Так нет же — хочет своего Олега всегда с постной физиономией видеть. А он под балагур и острослов — прелесть! Ну что за баба такая, Софья Егоровна!
Закончив с крышей и попарившись в баньке, все сели за стол. Софья Егоровна, также пристально глядя на Олега, молча поставила на край стола огромную кастрюлю с окрошкой и, опять же молча, вышла в огород перебирать помидоры. А нет бы сесть вместе с нами, выпить стакашек, попеть быв душевные песни! Ан нет! Сидит в холодке, поджав ниточкой губы. помидоры ей, видите ли, важней. Народный заседатель!
Дима поморщился, вспомнив рубцы на плечах от лямок неподъёмного рюкзака с проклятыми помидорами, который он волок потом до самой квартиры Ключникова.
— Да где же этот адрес?.. Нашёл!
Его опять охватил необъяснимый подъём. Впрочем, почему необъяснимый? — объяснимый, конечно же. Олег Николаевич меня поймёт, — не может не понять. Раз неравнодушен к его величеству Слову, значит, родственная душа — соратник по перу, так сказать.
Какая она штука — творчество! Силы-то, силы сколько прибавляет! Дима уже не мог усидеть на щербатой скамейке (надо запомнить её — свидетельницу, а может и участницу творческого процесса). Он быстрой, даже нервной походкой стал переходить улицу.
Дима до упора нажал на кнопку звонка перед обитой серым дерматином дверью. Он пританцовывал от нетерпения.
Неужели никого нет дома? К такому обороту Дима не был готов. Как же он дотерпит до завтра? Позвоним ещё, ещё, ещё…
На пороге стоял Олег Ключников в длинных цветастых трусах, полотняной кепке с оранжевым пластиковым козырьком и с детской лейкой в руках.
— Ну, проходи, Митяй, — сказал Олег, растерянно поглядев на закрытую дверь ванной, из-за которой доносился гул работающей стиральной машины. . — Отметил про себя Дима.
— Проходи на лоджию, я там свою оранжерею поливаю. Кстати, кактусы покажу. Уникальные.
На длинной лоджии был прямо-таки ботанический сад: ежами сидели в аккуратных горшочках маммилярии, саблями торчали мясистые столетники, а кадках стояли пальмы и фикусы, другие представители южной флоры.
— Теперь вот этим хозяйством занимаюсь. С аквариумами завязал — Сонька ультиматум поставила: я или рыбы. Всё ж время они у нас забирали. А без живого не могу.
— Чего ж не сделал из этого профессии? — спросил Дима, усаживаясь на раскладном стуле. — С детства мечтал на калькуляторе щёлкать?
— В моём детстве, кроме арифмометра не на чем было щёлкать. Колесики Обнера. — Олег и тут блеснул эрудицией, а скорее, попытался уйти от неприятного ему разговора. — Как поживаешь?
— Ну ты, прямо, как англичанин какой-то. У них всегда этот вопрос на языке… просто один русский писатель пришёл в гости к другому русскому писателю… и всё.
— Гоголь пришёл к Пушкину, что ли? Ну-ну.
— Я хочу тебе что-то прочитать. Если ты не против, конечно,?- спохватился Дима, вспомнив встревоженный взгляд Ключникова, брошенный на дверь ванной комнаты. Впрочем, можно было бы и не вспоминать этого — Дима знал, что выслушать себя он упросит Олега. Даже если не упросит — заставит.
— Феерия, бразильский карнавал, — задумчиво, не вынимая сигареты изо рта, сказал Олег, когда Дима закончил чтение, — это откуда ты выписал?
— Ниоткуда… Сам написал.
Ключников медленно встал и, выйдя в комнату, задёрнул штору.
— Давай, пока у неё постирушка не кончилась, вот что сделаем…- Он склонился над пальмовой кадкой и вытащил из земли бутылку .
— Ну, конспиратор, — восхищённо пощёлкал языком Дима.?- Тайничок что надо.
Ключников удалился на кухню и через минуту Дима видел, как он на цыпочках, широко вышагивая и дергая вперёд головой в такт шагам, появился в дверном проёме с тарелкой солёных огурцов. Эта форма передвижения была чертовски похожа на петушиную ходьбу. Дима не сдержал смеха.
— А что ты скалишься! Я живу у неё примаком — своего-то угла нет. Как ушёл от жены — всё больше по общежитиям, а там, знаешь ли, не мёд… Хотя и здесь… не сахар. Крута Софья Егоровна, своенравна, порядок любит. Живёт по расписанию, планирует, рассчитывает, а твой визит не входил в её планы на сегодня.
— Тогда я… — заикнулся Дима, поднимаясь, но Ключников властным жестом усадил его обратно в глубокое кресло.
Выпили. Захрустели огурцами. Долго молчали. Не прожевав и выписывая в воздухе неопределённый жест, Олег спросил:
— Как там у тебя… Ну, про смычок Паганини?
— О, волшебная кисть Леонардо! Ты, как дьявольский смычок Паганини, смахнув аккорд дивертисмента с вечерних скрипок зари, ведёшь линию плеча. В вариациях золотых локонов — раздумья Домского органа…
— Слышал я этот орган… В позапрошлом по профсоюзной путёвке на три дня летал в Ригу. Ну, все, конечно, за барахлом, а я — дудки! Пошёл в собор. Специально пошёл. В первый раз слушал живой орган… Впечатляет… Соне рассказал потом… Лучше б не рассказывал. Говорит, все люди, как люди, а ты, как хрен на блюде. Сапогов, видите ли, у неё нет! Да есть, и не одна пара. Ведь не сороконожка!
А что я за этим попёрся туда?! У меня от цифири уже шарики за ролики заходят. Думаю, похожу по узким улочкам Риги, бальзаму ихнего хлебну… А что там про дантов профиль?
— Проступает ночь, как чеканный профиль Данте, и резкие грани типовых домов заметно размыты свечением неона. На чёрном плаще неба антикварная брошь луны кажется потерянным пятачком зажжённого окна. Мир дому твоему, женщина!
— Это про каких женщин вы тут разглагольствуете! — неожиданно и так не кстати зазвучал низкий и властный голос Софьи Егоровны. Она стояла на пороге лоджии в ярком китайском халате и в бигудях.
— Соня, — засуетился Ключников, — понимаешь, один русский писатель пришёл в гости к другому русскому писателю…
— Знаю я этот анекдот. А что раскраснелись-то, карасики?
Только сейчас Дима оценил все меры предосторожности, кои предпринял Ключников: и обратное водружение недопитой бутылки в земляную гильзу, и молниеносное движение руки примака, отправившей пустую тарелку себе под зад.
— Да нет, я серьёзно, — с натянутой улыбкой опять завёл Ключников, — вот один русский писатель пришёл в гости к другому русскому писателю, и…
— Ну, положим, он писатель, — Софья Егоровна дёрнула в сторону Димы острый подбородок, — а ты тоже, что ли писатель?
— Ну… в какой-то степени…
— И что же ты написал? Жалобу в домоуправление на Колычевых? За этим к тебе со всего подъезда ходили?
— Причём тут это? О поэзии речь, об изящной словесности, о…
— Ты паласы сегодня пылесосить намерен? — в голосе Софьи Егоровны зазвучали нотки угрозы. — А когда помидоры закручивать будем?!
— Помидоры! — не выдержал Ключников. — Какая проза! А ты хоть знаешь, как это слово переводится с итальянского? Золотое яблоко. Как поэтично! Не жёлтое, не бежевое, даже не солнечное, а зо-ло-то-е.
— А мне хоть серебряное. Зимой, небось, жрёшь — за ушами трещит.
— Софья Егоровна, — наконец-то встрянул в разговор Дима,?- ну что такого, когда один русский писатель пришёл в гости к другому русскому писателю, и..
— Ты-то, может, и русский, а у него отец литовец, а бабушка казашка.
— А Лермонтов, по-твоему, не русский писатель?! Предки вон из Шотландии — Лерманты. А Пушкин? — Ключников стал заводиться, но под пристальным и насмешливым взглядом Софьи Егоровны, стоявшей как памятник — руки в боки, опять сник и, махнув рукой, только и сказал:
— А Жюсси выгуляна?
— Успокойся, выгуляна.
— Хуже не будет. Погуляем ещё. Пойдём, Митяй. Мир дому твоему, женщина!
Пинчер Жюсси, повизгивая, тёрлась о димины ноги, пока лифт с лёгким скрипом шёл вниз. В полумраке её мордочка была похожа на своих хозяев? Неправда это. Не всегда. Дима задумался, какой же должна быть собачина у ключниковской хозяйки, будь эта примета всё-таки верной. Додумать не успел — лифт остановился.
Долго шли молча.
— Можешь ещё почитать? — почти шёпотом попросил Ключников.
— Пунктир гекзаметра царапает замшелые ступени амфитеатра. В них — время. Спринт секунд, марафон столетий. Вечность и современность. и гимн любви! Восторженность кифары, которой доверяют петь об истинности чувства! Не о том ли думал седовласый эллин, глядя в лазурную даль Эгейского моря?
— О том, о том. Знаешь, дружище, завтра в курилке дочитаешь. А я, пожалуй, пойду, а то мне она устроить римские каникулы. Мало не покажется. Мне ещё часа два по паласам с этим миноискателем ходить. Бывай.
Восторженное тявканье Жюсси сопровождало Диму Козловского до самой арки. Но вот и оно стихло. Диме почему-то больше не хотелось абстрактно восклицать: .

Александр Замогильнов