Сталинск моего военного детства

Летом 41-го мы с мамой гостили в Анапе. Мне тогда было девять лет. Отец в это время испытывал в Мариуполе мощные газопламенные резаки, нужные нашей металлургии для зачистки блюмсов и другого проката на КМК. Мне, сибирскому парнишке, было всё ново: небольшой беленький городок, набегающая с пенистым гребнем волна, чистейший золотой песок, изумрудные ракушки…

Дом наших родственников стоял на высоком берегу недалеко от маяка, огни которого включались в темноте южной ночи. Во дворе жили и другие семьи, и потому всегда было людно, а нам, ребятам, весело. Помню беседку, со всех сторон окаймлённую цветущими розами, на столе большое блюдо с горкой черешни. По воскресеньям патефон крутил "Кукарачу", "Утомлённое солнце". Всем семейством читали смешные рассказы Зощенко или ходили к морю позагорать на пляже. В то время многие мужчины по набережной прогуливались с красивыми тростями, дамы — в легких крепдешиновых платьях и с яркими зонтиками. А мы, пацаны, щеголяли в матросках, которыми хвалились друг перед другом. Но особое чувство гордости у меня возникало, когда я видел настоящих матросов.

Юг, лето, жара, жизнь шла беззаботно и размеренно. В нашей семье было принято после обеда отдыхать, и мама укладывала меня на диван. В тот день мне не удалось сбежать во двор к ребятам. И вдруг кто-то на улице крикнул: "Включайте радио! Важное сообщение! Вероломное нападение Германии на Советский Союз без объявления войны". Казалось, что даже солнце померкло. Кругом все стихло, озабоченные хмурые лица. На площади около порта у репродукторов толпы людей.

Каждый день на огромной карте нашей страны стали отмечать флажками продвижение немецких войск. По ночам к морю везли пушки для береговой обороны. На оконных стёклах крестообразно наклеивали ползки из газетной бумаги. Было дано распоряжение покрасить дома сажей. Вражеские самолёты уже долетают до Новороссийска. Мы с мамой ждали отца, который долго не ехал.

Дождались. Нас проводили на пассажирский поезд.

В Ростове огромное скопление людей. На привокзальной площади не протолкнуться. Здесь соорудили из ширм кукольный театр и показывают смешные карикатуры на Гитлера. Билетов на поезд не взять. Нам повезло. К какому-то составу прицепили телячий вагон, который моментально заполнили женщины и дети. Теперь долгий путь до Новосибирска. Поезд то стоит сутки, то движется без остановки. Днём огромные двери вагона раздвинуты. Можно любоваться просторами нашей необъятной страны, сидя на полу, свесив ноги наружу, или стоять, опершись на перекладину. Когда состав подходил к какому-то городу или большому населённому пункту, паровоз снижал скорость. Так, что даже не слышно было стука колёс. Однако ясно, с нарастанием, слышался шум толпы, крики, плач. Женщины провожали на фронт своих мужей, сыновей, отцов, близких им людей.

На Запад шли и шли эшелоны с солдатами и военной техникой, а на Восток - с демонтированным заводским оборудованием, станками. Не помню, чем питались пассажиры этого телячьего вагона. На станциях кроме кипятка, взять было нечего. Ещё в Анапе нам на дорогу зажарили курицу, а отец купил много пачек толокна, болтушка из него и была нашей пищей более чем полторы недели.

В Сталинске отца уже ждала повестка из военкомата. Несмотря на призывы по радио товарища Молотова не паниковать, не скупать продукты, горожане осаждали магазинЫ, спешили толпами в прекрасный гастроном на проспекте Энтузиастов. Скупали крупу, сахар, соль - всё, что возможно. Полки быстро стали пустыми.

Уезжающих на фронт провожали на вокзале. Но не на нынешнем большом и красивом, а на затерявшемся теперь среди множества рельсовых путей одноэтажном, сложенном из больших тёсаных камней серого цвета. 

Провожали спокойно, конечно, бывало, что кто-то и всплакнет, кто-то уткнется в плечо… Посадка! Заходили в вагоны быстро, подхватив наспех собранные вещевые мешки. Улыбались, махали руками в открытые окна, шутили: "Эй, Иван, ты что, свой сидор забыл? Забери! Ха-ха-ха!" Паровоз с шестью вагонами, рывками сдёргивал состав с места и медленно набирал обороты. Провожающие с тревогой смотрели вслед… Все понимали, что война будет жестокой и долгой.

Тогдашний Сталинск был много меньше сегодняшнего города. Центр его - от кинотеатра "Коммунар" до горбатого моста через Абушку (новый широкий построили в 50-х) с его главным проспектом Молотова (ныне Металлургов). Улица Кирова тянулась от проспекта Энтузиастов до проспекта Курако (которого и в помине не было), до улицы Спартака (ее тоже не было). Дальше в сторону Левого берега тянулся пустырь с небольшим поселением, называемым Болотная. Это частные постройки: землянки, засыпушки. От "Коммунара" в сторону вокзала и до Водной станции было болото, поросшее кустарником, — согра. Зимой на месте, где стоит здание СибГИУ, садился самолёт У-2. Мы, пацаны, да и взрослые сбегались туда посмотреть на прилетевшее чудо. По весне, когда снег становился влажным, лётчики просили нас: "Пацаны, побегайте по полосе, притопчите её". Мы с превеликим удовольствием это делали, а потом толкали самолёт за крылья, помогая ему сдвинуться с места и набрать скорость для взлёта.

Зимой в согре ставили петли на зайцев, а весной охотились на утку. До Старокузнецка шла узенькая асфальтовая дорога, на которой едва можно было разъехаться двум грузовикам. Да и таких машин в то время было раз-два и обчелся. Были поселения: Островская площадка, Нижняя колония барачного типа (от нынешней площади Маяковского до КМК), Верхняя колония (по ту сторону КМК на горе). Во время строительства комбината там в бревенчатых двухэтажных домах жили американские и наши инженеры, участвующие в строительстве.

Удивительно быстро менялся привычный уклад жизни в этот трудный для страны год. Уже в сентябре 1941 года в здании ГИДУВа начали готовить командиров Красной армии. Виленское пехотное училище с начала войны из Вильнюса перебазировалось в Витебск, а потом уже в Сталинск. Курсанты шли по проспекту Молотова и, чеканя шаг, пели: "Вставай, страна огромная, /Вставай на смертный бой /С фашисткой силой тёмною, /С проклятою ордой".

Наша семья жила на проспекте Энтузиастов, в доме, где в основном жили работники СМИ: преподаватели, лаборанты, рабочие. Жили дружно, родители работали вместе, и потому двери квартир для нас, пацанов, всегда были открыты. Вилька Мануйлов летом окончил десятый класс. Играл с нами в лапту и прятки, но прошел командирские курсы и появился во дворе в новенькой военной форме, на боку полевая сумка. Погиб в первом же бою. Отец Хорунова Серёжки перед отправкой на фронт приехал на военной машине и привез дрова. Петлицы на его шинели обозначали высший комсостав.

Продукты теперь продавались по карточкам. Хлеб только ржаной, тяжелый, с добавлением картошки. Иждивенцам полагалось 250 граммов, служащим — 300, рабочим — 500, а на особо тяжелых работах — 700 граммов в день. Очереди за хлебом занимали с вечера, а потом пересчитывались. Номера были трёхзначные. Мой товарищ как-то поехал в Старокузнецк выкупить по карточкам хлеб на всю семью. Выкупил, сел в трамвай и заснул. Так и катался по кольцу. Проснулся и перепугался: где же хлеб?! Люди входили и выходили, а сумка с хлебом так и лежала на сиденье.

Эвакуированные жили почти в каждой квартире. Были и другие постояльцы. У нас жила молодая семья фронтовика. Их дом на Болотной пришел в негодность. Хозяйка продала дом за чемодан соли и переехала к нам. Копали мороженую картошку, крутили через мясорубку, мазали сковородку олифой и пекли блины, которые ждала голодная детвора. Помню, дали попробовать старшей девочке, её затошнило. А младшая все равно кричала, что хочет тошнотиков. Осенью в духовке на противне подсушивали нарезанную мелкими дольками морковь для заварки вместо чая.

В каждой квартире были репродукторы, которые никогда не выключали. Все слушали сообщения от Советского информбюро. Помню песню: "Играй, мой баян, /И скажи всем врагам, / Что жарко им будет в бою, /Что, как подругу, мы Родину любим свою". Особое уважение было к почтальонам. Если долго не было писем с фронта, они уверяли, что весточка просто задержалась и обязательно придёт. Хотя письма с фронта в те времена шли с удивительной быстротой. Очень тяжело было почтальонам вручать похоронки.

Очень часто в городе отключали электроэнергию, которой так не хватало на КМК. На комбинат шли железнодорожные составы с подбитой техникой с полей сражений, в том числе трофейной. В металлоломе можно было увидеть части от пушек, машин, винтовок, автоматов, даже крылья самолётов. На подъездных путях стояли в два-три яруса разбитые танки, юнкерсы, мессершмитты с отрезанными крыльями. Пацанам было раздолье: залезали в них, крутили башни, стволы, изучали кабины. А у взрослых своё — из нескольких машин собирали одну и по весне ехали на Алтай за картошкой. Или, отпилив у "Мессера" дюралевые лопасти винта, переплавляли их на кастрюли и сковородки. 

Весна, 1945 год. В шесть часов утра 9 мая по радио объявили о капитуляции Германии и о нашей Победе. Помню, как было тепло, солнечно, сколько было счастливых лиц. Как тогда, в Анапе, в начале июня 41-го.

Борис Тришункин