Нестор

Ночью Нестору совсем занеможилось. Ворочаясь в вате, наконец-то настигшего его сна, он чувствовал, что как-будто чья-то холодная и жилистая рука проникает в его внутренности и, по-хозяйски перебирая содержимое, нащупывает его печень А нащупав, начинает медленно и нервно сдавливать её, отчего Нестору привиделось, что густая кровянистая масса его печёнки выползает между скрюченных узловатых пальцев этой мерзкой руки. Во сне Нестор подтянул к животу согнутую в колене левую ногу и остаток правой. Вечно мёрзнущую культю он и на ночь толкал в неумело сшитый им самим чехол из вязаной ткани неопределённого цвета и неведомого ему происхождения.
Мерзкая рука стала слабнуть и, наконец, как насосавшаяся пиявка, отпустила Нестора. Он открыл глаза. В серой пыли занимавшегося утра Нестор не увидел привычного: ни края выступающей из-за дощатой перегородки лежанки — растрескавшейся и угарной, ни любезной сердцу репродукции картины в самодельной раме. Что надоумило Нестора врезать этот кусок изрядно помятой картинки под стекло и пролачить ошкуренные мелкой наждачкой пластинки рамки?- он не знал. Помнил лишь, как напарник Силаньтич принёс как-то в мастерскую, где Нестор перематывал сгоревшие электромоторы, пузатый свёрток с нехитрым монтёрским инструментом — отвёртками, молотками, торцовыми ключами. Разбирая это добро, Нестор и увидел картинку, в которую всё это и было обёрнуто.
То ли вид пиршества, лишь отдалённо напоминавшего тризну, а, скорее беззастенчивое обжорство и праздник выпивох, вызвали в нём гнетущее воспоминание о голодном и золотушном детстве, то ли раскрасневшаяся шея чернявокудрого борова-купца в поддёвке, вальяжно развалившегося на венском стуле и выставившего глазу свои крепкие и толстые ляжки. Наверно всё-таки последнее — Нестор с недавних пор, ох как, завидовал людской справности и здоровью.
Стерев чистой ветошью солидол, Нестор унёс картинку домой, долго разглаживал её горячим утюгом, потом, сняв ниткой размеры, ладил в сарайчике эту самую рамку. Край у репродукции был оторван и Нестор не знал имя художника, написавшего эту скорбную и, в то же время такую роскошную, картину. Чтоб как-то выправить дефект, он срезал ножницами полоску, сожалея, что убирает этим край изображённого стола с немыслимыми для него явствами…
Взгляд Нестора упёрся в тёмную и звенящую бездну, из которой на него стремительно летели стаи светящихся пылинок. С захолонувшим сердцем он судорожно следил за их бешеным полётом, потом поддёрнул вспотевшую ладонь к глазам и сдвинул с покрытого испариной лба густенную прядь жёстких, как провощённая дратва, волос, закрывавших ему пол лица… Лежанка ощерилась на него пастью какого-то страшилища. Картинка висела на том же гвозде. В узкой полоске лохмато шевелящегося света, бьющего через боковую ставню, Нестор смог разглядеть пузатого и волосатого попа, смачно откусывающего от зажаренного поросёнка.
Но что-то было всё же не так. Не так всё же было что-то. Что именно Нестор ещё не понял, скорее, ощутил липкой спиной. Это что-то векшей скользнуло по его позвоночнику и затаилось в пояснице.
Нестор вспомнил, как нечто подобное он испытал мальцом, когда колхозный сторож Контдратий, сочувственно покряхтывая, выносил из амбара завёрнутых в пыльную рогожу слепых кутят, которых принесла одноглазая Жучка. Дойдя до старого зацветшего пруда, Кондратий грузно сел на корягу, не спеша раскурил самокрутку и, размашисто перекрестясь, булькнул мешок в покрытую изумрудной ряской тёмную воду. Нестор, скрытно наблюдавший это из зарослей ивняка, с ужасом представил себя в душной темноте страшного мешка, ощутил нестерпимую вонючесть ила, забивающего ему рот, нос, глаза и уши, входящую в него необъяснимость небытия.
Только сейчас, сбросив на грязный пол колючее одеяло и затаясь в развёрнутой постели, Нестор, наконец, понял, что это было — страх. Именно страх, скользкий и юркий, ящеркой стрельнул ему под ложечку и леденил нутро…
Кряхтя и, чтоб как-то развеять душевную смурь, напевая свою любимую: , Нестор пропрыгал на здоровой ноге за лежанку, где у него стоял стол и, запрокинув голову, стал жадно пить из алюминиевого чайника. Голова после вчерашнего трещала. Он смутно припоминал, как уже за полночь тащился в хмельной одури через огород к своей хибаре. Цепляясь протезом за полусгнившие картофельные плети, так и неприбранные и несожжённые, он громко заматерился — длинно и вычурно.
Барбос встретил его заливистым лаем. Припав на колено, Нестор ткнулся лицом в тёплую собачью шерсть. Пёс недовольно заворчал, почуяв резкий запах самогона, потом, вырвавшись из липких объятий хозяина, виновато потрусил к конуре, гремя длинной цепью.
Вчера под вечер сосед Петруха позвал к себе Нестора обмыть удачную охоту… В избе у Петрухи было изрядно натоплено, на керосинке шипели тонкие ломти кабарги. Петруха слазил в низкое подполье и выволок миску квашеной капусты и губастых груздей. Со стуком поставил на стол бутылку с затычкой из газеты — всё располагало к неторопливому и бестолковому мужскому трёпу.
После первого стакана Нестора понесло:
— Вот ты скажи, Петруха, есть Бог на свете?
— Все, поди, под ним ходим.
— Ты, сосед-домосед, не уходи от прямого ответа. Кто под ним, кто не под ним — ему лишь ведомо. Он к себе не возьмёт, коль срок не пришёл. А как про этот срок проведать?
— Ну, ты, Нестор, даёшь! С чего это тебя на такие разговоры пробрало?
— Да не Нестор я вовсе!- Нестор в сердцах рванул ворот рубахи, оторванная пуговица угодила в жаркое, и Петруха стал суетливо выискивать её ложкой, раскидывая по краям миски куски кабарги.
— Чтоб тебе, пришлому, было понятно, Зотов я, Фёдор Фомич. Нестором прозвали за обличье моё, за чуб мой дурацкий?- тогда как раз кинокартина вышла про Махно Нестора Ивановича. Ну, какой-то зубоскал и вякни на посиделках — с тех пор и повелось: Нестор да Нестор.
— Да по мне, хоть кто.- Петруха примирительно посмотрел на Нестора.- Значит, с крещеньицем тебя, Фёдор Фомич,- и плеснул ему в стакан мутноватой жидкости.
После второго стакана Нестор немного отмяк:
— Я к чему про Бога-то? Скажи, Петруша, сколько дырок у человека? Я серьёзно, Петруша! Вроде, семь. Это у нормального человека. А я, Петруха, весь истыканый, как вон твоё решето…
Шестнадцатый годок мне шёл, и случился, значит, у меня аппендицит. Я в огороде кислицу собирал, мамка приказала, да так и осел под кустом — ни охнуть, ни пискнуть. Сеструха увидала и к фельдшеру со всех ног. А тот, стервец запойный, в отключке. Растолкали его еле-еле, он мычит, косит, что мерин, глазами. Но мензурку спирта за воротник — и, глядим, ожил. А я уже ни жив, ни мёртв. До города, говорит, не довезём, давай здесь лечить.
Ну, полоснул он меня ножиком, да, видать, не рассчитал — хватанул лишнего. Да и руки, пьянь эдакая, не вымыл путём… Но отрезал, что надо, зашил мал-мала. Короче, завязался у меня после этой операции перитонит. На подводу меня, значит, и в город. Успели-таки. Разрезали опять, почистили — Бог миловал.
Нестор, не дожидаясь собутыльника, резко опрокинул в глотку политикана сивухи. Медленно ладонью — пальцы врастопыр?- вытер губы. Сквозь узловатые синюшные вены проступал неумело наколотый якорь. Пожевав жестковатого мяса и ковырнув чёрным ногтем в зубе, Нестор пошёл дальше изливать свою душу:
— В дугой раз на флоте это было, на Русском острове. Поставили нас, салаг, нужники перебирать. Я с Колькой Мухиным керамические трубы со клада таскал. Приволок очередную, а с плеча сбросить не могу — такая болища в паху, спасу нет. Ребята ржут, а у меня возьми — и слёзы навернись. Вдруг, разом полегчало, и я забыл про это. Вечером сунул руку в трусы — ба, грыжа. А в санчасть записываются с вечера. Капитан второго ранга Вартанов: ,- отвечаю.
Ну. отошли мы со старшиной в сторонку, он убедился: .
Пошёл на утро в санчать — опять резали, опять вправляли.
Петруха почесал розовую плешь, перегнулся через стол и достал откуда-то вторую бутылку. Долго приноравливался зубами к глубоко втиснутой бумажной закупорке. Наконец, уцепился, потянул, привстав с табурета. Воздух с шумом вышел из посудины. Петруха понюхал горлышко и передёрнулся.
Нестор неуверенным движением убавил огонь в начавшей коптить керосинке, вилкой помешал потемневшее от жарки мясо.
— А вот, помню, дембельнулся я,- продолжал Нестор свой рассказ.- Приезжаю, значит, до дому. Клёш шириной в мою душу, бушлат и всё такое. Девки — лежали. В первый же вечер решил закадрить Настюху Волину — она мне ещё до службы глянулась. Подгребаю, значит. Ну, где ж мне было знать тогда, что она вроде как бы невеста Тимохи Жмыхова. А тут и он с дружками. Ну, думаю, заштормит. Говорю Настюхе вполголоса, мол, ждать буду у сельпо, как совсем стемнеет.
Жду-пожду, прогуливаюсь, посвистываю, носком форменных ботинок вензеля в пыли выписываю, и вдруг…
Нестор на минуту задумался, мотнул головой — жёсткие пряди волос опять съехали ему на лоб и на уши. Нестор Махно, да и только!
— Боли я не почувствовал. Помню только, что лампочка над крыльцом магазина стала быстро тускнеть, а потом совсем погасла, и я провалился в тартарары… Очнулся на четвёртые сутки в больничной палате. Лежу под капельницей, вся грудь перебинтована. Узнаю, что какая-то сволочь мне заточку под лопатку сунула. Но, верно, не Тимоха — больно трусоват он. Видно, корешков своих упросил, а то и подкупил. Он тогда таким гоголем ходил — какой-то шишкой был в потребкооперации. Может отрез на костюм тому герою пообещал. Но и я в долгу не остался: чуть оклемался — наставила Настёна со мной рога ухарю Тимке. Потом он сел за растрату — есть, Петруха, Бог на белом свете, есть…
Нестор уронил голову на край стола и уже не видел, как Петруха шарил по кухонным полкам, шумно двигая плошки, горшки, сковородки, как он выбегал в сени и там гремел чем-то, а потом два раза спускался в подпол. Не слышал он и причитаний Петрухи, в которых тот неоднократно поминал японского бога. Не нашёл Петруха заначки, банкет сворачивался…
Нестор допрыгал до топчана и с ходу бухнулся в смятую постель. Глянув исподлобья на картинку, на гладкого купца с щеголевато прибранной шевелюрой, Нестор задумался.
Даже если б Петруха вчера и нашёл очередную бутылку, всё равно Нестор не поведал бы соседу обстоятельств своего увечья. Пятнадцать лет прошло с того злопамятного для него дня, а он всё не смирился с тем, что он — калека.
Частенько, длинными летними вечерами, Нестор стоял у своей калитки, наблюдая, как очередная смена шахтёров в тёмных робах и резиновых сапогах уныло бредёт в ствол шахты, как сгибаются ещё крепкие и неизношенные мужские спины под тяжестью рештаков. Чтоб из груди не вырвался стон, Нестор крепко прижимал тяжёлый подбородок к воротнику тужурки, в которой, из-за её изношенности с трудом угадывался матросский бушлат. Развалившиеся на прямой пробор, но ладно спадавшие на лоб прядки упрямых волос, его низкорослая фигура с широко расставленными ногами — всё это удивительно точно напоминало о персонаже, сыгранном Борисом Чирковым. Ну, Нестор Иванович, лопни глаза!
Нестор помнил тот день, тот чёрный для него четверг до мельчайших подробностей. Работал он тогда электрослесарем на шахте. За час до конца смены начальник участка Сивцов упросил Нестора пройтись по выработке и проверить на герметичность трубы вентиляции.
Ох, как не хотелось Нестору задерживаться (а видно было, что не на один час) на шахте. Затеял он тогда свиданку — приглянулась ему ладная и скромная, не халда — буфетчица Сима Иванова. Но и Максимыча не хотел подводить, а попросту, был многим ему обязан — покрывал Максимыч Несторовы загулы.
Метров шестьсот протопал Нестор в один конец штрека, обмелком ставя крестики, где сифонило в стыках труб. Это, чтоб ремонтники утрешней смены починили. Притомился изрядно, на обратном пути присел, с удовольствием вытянул гудевшие и вспотевшие в резине ноги. ,- думал Нестор, устраиваясь поудобнее. Вспоминая её жаркие объятия, её стосковавшееся по мужской ласке за долгие вдовьи годы тело, Нестор прикрыл глаза. Чтоб ничто не отвлекало его от приятных дум, он выключил шахтёрку. Густая темень сразу расслабила Нестора, он погрузился в желанную дрёму. Снился его, за четыре года ставший родным, танкер, уютная с мигающими приборными досками радиорубка, тихое попискивание морзянки. Но вот в наушниках что-то заскрежетало, загрохотало…
Он не сразу понял, что произошло: нестерпимая боль волной пробежала по всему его телу — от правой голени до темечка, непонятная, неизвестно откуда взявшаяся, адским огнём сжигающая плоть. Теряя сознание, он ещё различал дрожащий свет фонарей электровоза, противный скрип тормозов и срывающийся на бабий визг крик ополоумевшего машиниста. Но ещё до того, как всё это исчезло, Нестор сначала с недоумением, а потом и с каким-то равнодушием смотрел на свой сапог, лежащий на противоположной от него стороне рельсов. Из голяшки сапога вытекала густая и тёмная жидкость…
Сима раза три приходила к Нестору в палату. Приносила тёртой редьки, пирогов с капустой, жёлтых сочных ранеток со своего огорода. Её враз постаревшее лицо не выражало ни жалости, ни сочувствия, ни горя. Она вся как бы окаменела.
— Больше не ходи,- выдавил из себя Нестор и отвернулся к стене.
Да и кто он теперь, думал он бессонными ночами: так — Антошка на одной ножке. Какой же бабе нужен инвалид, тем паче в хозяйстве!..
Но никакие напасти так и не сломили Нестора.
Неужели постучался?! От этой мысли Нестор опять покрылся испариной. И хоть жизнь была ему не в радость — другой-то не будет! Как ни набожны были его родители — не очень-то верил Нестор в загробную жизнь, даже будучи совсем несмыслёнышем. Как ни тяжко ему было на этом свете, бобылю одноногому, всё же светило солнце, хлопотали пчёлы, пахло полынью, рдела у колодца красавица-рябина. И вдруг это всё исчезнет?!
Нестор задрал рубаху и стал пальцами ощупывать впалый живот, вдоль и поперёк изъезженный шрамами, где сизо-малиновыми, где — с восковым отливом. ,- почему-то шёпотом проговорил Нестор. И подумал, что на основательное лечение такого доходяги, как он, много надобно этой желчи. Рынок не поможет — не по карману это будет даже ему, не худо и сейчас зарабатывающему в своей мастерской.
— Баста, решено!- неожиданно зычно и даже торжественно выдохнул Нестор.
Не глядя, наощупь нашарил под топчаном протез и стал любовно и основательно устраивать в нём свою культю. — напевал при этом Нестор своим хриповатым и резким голосом.
Но вот он и двуногий — Нестор резко встал с постели, перенёс всю тяжесть тела на протез, покачался на нём, отчего шарнир утробно скрипнул. Одевшись, Нестор снял с гвоздя, вбитого в потемневшие и неоштукатуренные бревна, старенькое ружьецо — трёхстволку шестнадцатого калибра с укороченным третьим стволом. С этим ружьём хаживал на матёрого зверя ещё его отец?- Фома Семёнович. Переломив стволы, Нестор поднял ружьё и, зажмурив левый глаз, заглянул в каналы стволов. Оставшись доволен осмотром, Нестор открыл дверь тумбочки, на которой стояла обшарпанная радиола , и долго перебирал свой охотничий припас.
Он помнил, что в прошлом году сам отлил с десяток — круглых пуль. Как раз тогда они артелью, стволов в десять, сговорились завалить медведицу, шалившую в посёлке,?- где бок у коровы вырвет, где лошадей до бешенства доведёт. Видно, встреча у зверя с человеком была не из приятных?- таёжникам известен достаточно миролюбивый нрав хозяина тайги. Но Нестор тогда занемог — разболелась культя, до кости стёртая ежедневным стоянием её хозяина у тисков, станков и верстаков.
Ну. вот, кажется, нашёл. Нестор неспеша, основательно, как всё он привык делать, намерил дымного пороху, крепко утрамбовал пыжи. Найти лыжи было сложнее. Но через четверть часа он уже вытаскивал их из чердачного люка…
День выдался ясный. Вымороженный снежок, ещё подсыпавший за ночь, весело заскрипел под широкими лыжами. Пройдя распадок, Нестор углубился в тайгу. Идти стало труднее, здоровая нога требовала большего отдыха. Нестор стал часто останавливаться. Чтоб не наклоняться, он сгребал рукавицей пышную снежную вату с еловых лап и подносил её к губам. Снег был чист и пах хвоёй.Заячьи следы стали встречаться чаще. Большая птица, Нестор не рассмотрел какая, вспорхнула с поваленной лиственницы.
В одиночку Нестору ещё не приходилось брать медведя. Да, признаться, он вообще не очень жаловал охоту, насилие над зверем не трафило его натуре. Да что над зверем?
Приключился у него летось прострел, хоть воем вой. Никакие снадобья не помогали. Вспомнил он тогда, как мамка его лечилась от этой немочи. Пошёл в тайгу, нашёл большую муравьиную кучу, разделся догола и улёгся. Лежал и думал: сколько же он, бугай этакий, муравьёв подавил, а если не причинил им вреда, то уж точно порушил всё их заведение. И так ему муторно на душе стало, что и забыл про свою болячку.
Другой раз пойдёт в тайгу, хоть за чагой, хоть за орляком, увидит берёзку, изрезанную каким-нибудь любителем берёзового сока, не пройдёт мимо. Докандыляет до ручья, нагребёт липкой глины, замажет раны белой красавице…
Нестор остановился у поваленного бурей кедра, обугленного таёжным пожаром. Толстые корни причудливо торчали, как щупальца спрута. Нестор зашёл с южной стороны и увидел в сугробе дыру. Края дыры были желтоватого цвета из-за дыхания залёгшего здесь зверя…
Первый раз увидел Нестор мишку в детстве. А было это так. Взял их: его — десятилетнего сопляка и брата Гришку, на четыре года его старшего, отец на покос. Скосил Фома Семёнович поляну и под куст — дух перевести, заморить червячка да табачком побаловаться. Гришка огурцы да сало на полотенце раскладывает, а Нестор в сторонке ножичком прутик строгает. Вдруг Гришка хватает нож и, стремглав, бежит к лесу с диким воплем: Секунда потребовалась отцу, чтобы схватить висевшую на суку литовку и броситься наперерез бегущему сыну. — каким-то не своим голосом закричал Фома Семёнович.
В это время на крутой берег ручья вперевалку, чуть мотая мордой, выбежал медведь жёлтобурого цвета — полуторагодовалый пестун. Скорее, услыша крики людей, а ещё их не видя, мишка остановился, потянул носом воздух, развернулся и по поваленной поперёк ручья лиственнице осторожно, но очень ловко и быстро, перешёл на другую сторону и скрылся в чаще. Облик медведя с жёлтой, словно свечка, шерстью надолго остался в памяти Нестора. Уже много лет спустя, он неоднократно имел возможность убедиться, что медведи бывают тёмно-бурые.
Нестор, мелко переступая лыжами, вытоптал изрядную площадку перед берлогой — предусмотрительность не покидала его никогда. Сняв тужурку и бросив её на снег, он вынул из-за пояса топор, замотанный в тряпицу, срубил подходящую пихту. Сбив с неё сучья, Нестор двумя руками потряс жердиной, проверяя упругость орудия. Перевесив ружьё поближе к входу берлоги, он осторожно стал толкать пихтовый ствол в жёлтую дыру. Наконец, жердина упёрлась во что-то мягкое, раздалось низкое ворчание. В морозной тишине оно показалось Нестору особенно громким. Но ещё громче, перебивая эти звуки, застучало у Нестора в груди — гулко и болезненно.
Сбросив в сугроб рукавицы, Нестор сдёрнул с острого сука ружьё — пальцы заметно дрожали, выбившаяся из-под ушанки непослушная прядь прилипла ко лбу. Как струна напрягшийся, Нестор неровными шагами стал подбираться к берлоге. Взведя курки, подвёл ружьё к зловещей дыре и выстрелил сразу из двух стволов.
Ему показалось, что звук выстрела длится непомерно долго?- может быть секунд пять, а может — и того больше. Отскочив, и держа ружьё наперевес, он ждал: что же теперь станет. Времени на перезарядку не будет, но в запасе третий ствол. Нестор знал, что не редкость, когда медведи ложатся не порознь, а по двое, а иной раз и по трое, как бы в насмешку над людской наивностью, мол, два медведя в одной берлоге не уживаются. Как нянька, медведица, порой, устраивается на зимовку с пестуном, или с двумя.
Выждав с минуту и не услышав никаких признаков жизни в берлоге, Нестор опустил ружьё, ходившее в его руках в такт бешеным ударам сердца. Приставив трёхстволку к коряге, он, не отводя взгляда от берлоги, опять взялся за жердину. Видимо, залп был удачным, и пулями перебило шейные позвонки — зверь не издал не единого звука.
Разгребя рукавицами снег, Нестор добрался до бурой туши поверженного медведя. Накинув верёвочную петлю на заднюю лапу и привязав другой конец верёвки к жердине, Нестор вставил своё нехитрое приспособление в развилку ствола берёзы и, орудуя этим рычагом, с трудом стал выволакивать зверя из его укрытия. ,- подумал Нестор. Не меньше получаса понадобилось ему, чтобы сдвинуть медвежий труп на довольно ровное и утрамбованное место. За тушей тянулся след чёрной и густой крови.
Нестор сел на поваленный кедр, достал и, дунув в неё, зажал папиросу зубами, привычно примяв пальцами бумажную гильзу. Спички ломались, наконец, одна с шипением зажглась. Нестор глубоко и с удовольствием затянулся, выпустив струйку сизого дыма через ноздри. Никаких мыслей в голове не было — дело было сделано.
Держа папироску в зубах, Нестор вытянул из унтов самодельный нож с рукояткой, излаженной из рогов сохатого, снял кожаные ножны и, задрав рукав рубахи, попробовал лезвие о волосню.
Медвежья шкура подавалась с трудом, и Нестор быстро взмок. Но вот туша освежёвана, он развалил грудину, нашёл желчный пузырь, аккуратно срезал и завязал его. Потом остёк несколько кусков тяжёлой и водянистой медвежатины, всё это затолкал в рюкзак.
Начинало темнеть, и Нестор заспешил. Собирая своё охотничье снаряженье, Нестор несколько раз натыкался на растерзанные останки зверя, дважды запнулся о медвежью шкуру. Нагнувшись пристегнуть лыжи, он почувствовал себя неуютно, как-будто кто-то сверлит ему спину немигающими глазами. В тревоге Нестор быстро оглянулся… никого, только оскалившаяся жёлтыми клыками пасть убитого им медведя. На начавшем сиреневеть снеге она выглядела не столько зловеще, сколько беспомощно и даже нелепо. Нестор витиевато выругался, поправил ружейный ремень и тяжело побрёл прочь. Но ощущение, что за ним кто-то наблюдает, не проходило. Суеверный страх, никогда не посещавший его прежде, добавил прыти — Нестор почти бежал по окрепшему насту.

Успокаивая себя, но так и не успокоив, Нестор вошёл в посёлок уже затемно. Ущербный месяц облил матовым светом укатанную грузовиками дорогу, причудливо высветил уродливые очертания лачуг и надворных построек. В этот унылый и вместе с тем загадочный облик людского жилья вписывался лишь собачий брёх да назойливое шуршание позёмки.
К вечеру подморозило, и Барбос, лишь по обязанности дворового пса, нехотя вылез из своей конуры поприветствовать хозяина ленивым лаем. Грохнув в сенях тяжёлым рюкзаком, Нестор зашёл в горницу и, не зажигая света, сел на топчан.
Посидев с четверть часа в темноте и чувствуя, как ноют натруженные члены, он тяжело приподнялся, зажёг свет и достал из-за топчана початую бутылку перцовки. Скрипя протезом, зашёл за лежанку, взял со стола большую жестяную кружку и вылил в неё тёмнозолотистую жидкость. Залпом выпив всю кружку, Нестор постоял, дождавшись, когда жгучая волна окатит нутро, потом медленно сел, очистил ножом луковицу, неловко толкнул её в солоницу и смачно хрустнул.
Ощущение неправедности содеянного не проходило. Нестор гнал от себя эту странную и назойливую мысль, а она, как сентябрьская муха, всё кусала и кусала его душу — больно и беспощадно.
, — почему-то вспомнилось ему мамкина присказка.