«Мы сделали всё, что могли»
Его не стало в нынешнюю новогоднюю ночь. В случившееся не хотелось верить. Казалось, он вечный? В сентябре праздновали 98-летие Ивана Ивановича Рогинцева. В его квартире с утра было полно народу, море цветов, которые потом уже просто ставили в ведра. Виновник торжества, как всегда, элегантный, в парадном костюме со множеством наград, только успевал принимать поздравления, рукопожатия, объятия… Улыбка не сходила с его лица. Он бодро спустился по лестницам со своего четвертого этажа во двор. Там ветерана ждали еще гости — снова цветы и подарки. Самодеятельные артисты на радость местным жителям дали грандиозный концерт с песнями и танцами. Иван Иванович вальсировал под «Синенький скромный платочек» то с одной, то с другой партнершей. Танцевал он здорово. И с благодарностью принимал многочисленные поздравления от друзей, детей детского дома-школы № 95, от студентов СибГИУ, городского Совета ветеранов…
Мэр Новокузнецка Сергей Кузнецов на этот раз нарушил традицию и прибыл к любимому ветерану-артиллеристу не на стареньком ЗИЛе с «ракетной установкой», он приготовил другой подарок — настоящий кинжал из дамасской стали, инкрустированный затейливой чеканкой. Аксакалу — достойный подарок! Надо сказать, что Сергей Николаевич относился к Ивану Ивановичу не только с большим уважением как к фронтовику, прошедшему всю войну, как к честному труженику, проработавшему долгие годы на КМК и Запсибе, как к Почетному гражданину города Новокузнецка, а с особой, сыновней теплотой. В тот, последний, день рождения Рогинцева мэр отменил все совещания и почти весь день, сидя за столом с именинником и его близкими, снова листал альбомы, перебирал фронтовые фотографии Ивана Ивановича и слушал его рассказы. Это внимание очень трогало ветерана, и он, как всегда, в приподнятом настроении шутил, чокался с каждым из гостей, пил глоточек коньячка из бутылки, которая долгие годы у него не кончалась. Про эту бутылочку и искреннее гостеприимство знали все, кто был в доме у Рогинцевых.
Мне посчастливилось познакомиться с Иваном Ивановичем лет 15 назад. Накануне 9 Мая он пришел в редакцию «Кузнецкого рабочего» и принес воспоминание об одном из случаев на фронте. Машинописный текст на чуть пожелтевшем листке бумаги был прочитан мгновенно. «Это вы о себе пишете и своих фронтовых товарищах?» — спросила я. «Конечно, — скромно ответил он, — все это я видел своими глазами. На фронт меня призвали в декабре 41-го года, в августе мне исполнилось 18 лет. Воевал до 45-го, потом еще год был в Германии в оккупационных войсках». — «Так вы многое можете рассказать! — восхитилась я. — У вас есть что-нибудь еще, кроме этого случая? Так здорово написано!» — «Целая книга, — просто ответил он. — Все, что я видел и пережил за годы войны».
На следующий день, вынимая из толстой папки листки, я уже читала его грандиозную будущую книгу «От Ленинграда до Берлина». Не скрою, некоторые главы вызывали оторопь, не верилось, что так было. Как же он, мальчишка из нашего города, из маленькой засыпушки в Точилино, выпорхнувший из-под маминого уютного, теплого крыла, смог пережить все ужасы войны?! И дело не только в кровопролитных сражениях на переднем крае, потере в боях товарищей, таких же юнцов, как и он.
После мобилизации на фронт он в числе молодых новобранцев оказался в Челябинске, где формировался 223-й запасной лыжный полк. Пока пацаны доехали до него в неотапливаемых «телятниках», они успели промерзнуть до костей и сжечь лыжи и палки, выданные им в Новосибирске. Ваня Рогинцев еще тогда, в декабре 41-го, в одну из ночей мог умереть, напрочь примерзнув к обшивке вагона, крепко запертого снаружи, чтобы мальчишки не разбежались. Но это оказалось еще не самым страшным.
Страшно стало тогда, когда в так называемом училище курсанты стали один за другим умирать от голода. Буханка хлеба на 12 человек, куски которого сержант кидал каждому — успей поймать, ложка жидкой перловой каши или прогорклого супа и кружка кипятка. Подъем в 6 утра, рытье окопов в промерзлой земле, учебные атаки с деревянными ружьями, бесконечные штыковые атаки на «противников» из соломы, ночные тревоги и условные бои за «освобождение» очередной деревни. «Отбой был в 11 часов, мы падали, не раздеваясь, на голые доски нар и засыпали мертвым сном в холодной казарме, — описывает первые месяцы армейской жизни Иван Иванович в своей книге. — Все тощали на глазах. Грязные, обросшие, оборванные, мы начали терять человеческий облик. Согревались только в Ленинской комнате во время политзанятий, на которых вповалку спали».
Однажды после ночного боя с «противником», вернувшись в казарму, курсанты нашли одного из своих товарищей по взводу мертвым. Накануне ему «посчастливилось» получить наряд на кухню, где он объелся картофельными очистками: картошку выдавали и принимали по счету, а очистки не считали. Командование полка взволновалось, когда умер одиннадцатый защитник Родины. «Настроение падало катастрофически, — рассказывает автор. — Командир нашей роты, уже побывавший на фронте, успокаивал нас: «Ребята, выше голову! Скоро на передовую, там наедитесь от пуза. Уже после первого боя в полевой кухне остается половина невостребованной каши». Нас эта новость не очень-то обрадовала. Но хоть какая-то надежда: либо быть сытым, либо быть убитым».
Не все принимали откровения Рогинцева, роптали даже некоторые фронтовики: как же можно так писать о доблестной Красной армии? Война все спишет: и завшивленные землянки, и теплушки на полном пансионе красных командиров с их ППЖ — походно-полевыми женами, и бессмысленные атаки голодных бойцов без оружия…
Вырваться из Челябинска Ивану Рогинцеву помог набор курсантов в Московское минометно-артиллерийское училище имени Красина, во время войны эвакуированное в Миасс, и крепкие знания математики и русского языка, которые он после школы закреплял в Учительском институте Сталинска (Новокузнецка). Успешно сдав экзамены, в числе 17 счастливчиков курсант Рогинцев (на снимке Иван Рогинцев — крайний слева) начал изучать азы артиллерийского дела. Его стали готовить в командиры сверхсекретной, сверхмощной установки «Андрюша», модификации известной «Катюши», которая отличалась дальностью полета и большей разрушительной силой. Учебу двухгодичного курса предстояло пройти за 4 — 5 месяцев.
На стажировку новоиспеченного младшего лейтенанта Рогинцева отправили под Москву. Бывалые бойцы отнеслись к командиру-желторотику сухо (тоже мне, командир в 19 лет). Но разглядев в нем толкового специалиста, стойко переносящего все тяготы передислокации многотонной установки по топким дорогам Подмосковья, умеющего принимать верные решения, переменились к нему. «И тут я показал свою «храбрость», — описывает случай Иван Рогинцев. — По приказу меняли одну огневую позицию на другую. Ехали ночью, с предельной осторожностью, говорили шепотом, не курили. Реактивные снаряды грузились без стука, работа кипела в полной темноте. Вдруг выше наших голов что-то полетело с фырканьем и подвыванием, открылась пулеметная стрельба, пули шлепались вокруг нас, сзади вырос огненный столб… Визг осколков, шипение были все ближе. От страха меня затрясло, голос изменился, да и глаза, наверное, были навыкате. Хлопцы сразу заметили мою растерянность, схватили меня и сами побежали укрываться в блиндаж. Снаряды рвались совсем рядом. Газ от взрывов вызвал тошноту, удушье, глаза разъедало. Когда обстрел утих, ребята вышли из блиндажа, а меня попросили не выходить: «А то мало ли что…» и продолжили работу. Досадно было за трусость, которую не смог побороть и скрыть от подчиненных. Навалилась тоска: «Так вот она какая, война!»
Но это была еще не война, она для него еще была впереди. Его направили на Ленинградский фронт. Полученную технику и снаряды переправляли по Дороге жизни — льду Ладожского озера. Личный состав и продукты — по каналу, прорубленному во льду. В тот день он тоже мог погибнуть, попав под обстрел, но их катерок, озаренный навешенными огненными шарами противника, каким-то чудом под обстрелом прорвался благодаря опытному капитану. «Мы высадились на пристани Осиновец, — повествует автор книги «От Ленинграда до Берлина», — проделав за ночь путь по воде в 60 километров. Продрогшие и посиневшие, с сугробами белого инея на бровях и усах, у кого они были. Мы не могли разговаривать, тела дрожали мелкой дрожью. Нас завели в складское помещение, где полыхали две бензиновые бочки. Вскоре поступила команда на выезд в Ленинград.
Громадный город выглядел тихим и пустынным. Ни огонька, сплошная темнота. Безлюдные прямые улицы, просторные пустые площади. Кругом баррикады и противотанковые ежи. Бульвары и сады изрыты щелями. Порой совсем близко раздавались раскаты взрывов. Город постоянно обстреливали. А кругом трупы, хоронить было некому.
Огневую позицию выбрали на поляне в пятистах метрах от Невы. На другом берегу была передовая немцев. Врубились в промерзлую землю, установили опорные сошняки, укрепили пусковые рамы? Шла работа и учеба. Под носом у противника костров не разжигали, так что на отдыхе мы больше мерзли, чем отдыхали. Пробовали копать землянки и траншеи, но не тут-то было. Декабрь 42-го был морозным. Под брезентовыми навесами поставили печки из бочек. Бывало, задремлет вояка, голова падает на раскаленную печку, горят шапки, обжигаются лоб и нос.
Пока шла подготовка к прорыву блокады. Наши ребята не раз ходили на передовую. Как могли, хоронили там погибших моряков. У кого находили в карманах домашние адреса, сообщали родным об их смерти. Как-то раз разведчики принесли на передовую гитару и чемоданчик, в котором оказался фотоаппарат «Фотокор» и всё для фотографии: тренога, фотопластинки, бумага, химикаты». Эта находка позволила Ивану Рогинцеву не только фотографировать однополчан, которые посылали снимки с передовой домой, но и сделать немало исторических фото, в том числе поверженного Рейхстага. Из-за этого фотоаппарата Рогинцев чуть не попал под трибунал: фотографировать было строжайше запрещено. Помогли старшие офицеры, заступились, заверили СМЕРШ, что лейтенант будет снимать только то, что приказано.
Однажды, как начальник караула, Рогинцев пошел проверять несение службы часовых у установок. Около рядового Мамедова остановился чуть дольше: интересный человек был. До войны работал учителем, троих сыновей растил, отличался храбростью, одним из первых получил медаль «За отвагу». Поговорили о семье, спросил, что пишут из дома. Завязалась беседа, уходить не торопился. Но какой-то внутренний голос назойливо твердил: «Иди, иди быстрей…» Не успев отойти и 30 метров, он услышал урчащий звук и мгновенный взрыв большой силы. Когда просвистели осколки, он поднялся и подбежал к тому месту, где только что беседовал с часовым. Там была дымящаяся воронка.
Армейская чуйка не раз спасала Ивана Рогинцева на фронте. Даже от снайпера, который его укараулил в минуту отдыха у теплой стены сарая весной 44-го. Не наклонись он чуть, пуля аккурат поразила бы его. От смерти отделяло 10 миллиметров. Иван Иванович часто повторял, что на войне спасли его молитвы матери и то, что он родился «в рубашке» — в плодном пузыре. «От меня все отскакивало — и пули, и осколки», — смеялся он. С именем матери он прошел по всем фронтовым дорогам, вспоминал ее в самые трудные минуты и в самые радостные. Даже расписавшись на еще дымящемся Рейхтаге, он в первую очередь во всё горло крикнул: «Мама, мы победили!»
Пересказать его книги: и «От Ленинграда до Берлина», и «Возвращение домой», и другие в одном материале невозможно. Их надо читать, чтобы окунуться в то время, когда он воевал, увидеть войну его глазами, как вернулся к мирной жизни, начал работать, учиться, ездить в командировки — в Индию (еще одна из последних его книг «Дружба, скрепленная сталью», увидевшая свет в 2021 году), в Алжир. Просто жить.
Он очень был привязан к семье — дочери Любочке, которую обещал на руках унести на край земли, внуку Олегу. Друзьям тоже доставалась частичка его теплоты. Он был добрым и заботливым. Мы часто встречались, перезванивались просто так: «Как вы, как ты?» Прошедшим летом он узнал, что я на даче живу безвылазно (пандемия) с двумя внучками: «Да как же ты управляешься? — заволновался Иван Иванович. — Давай я хоть тебе продуктов подвезу». «Дорогой мой, — остановила его я, — во-первых, я за десятки километров от города. Во-вторых, у меня магазин на соседней улице, да и дети наезжают каждую неделю». Не дай бог пожаловаться на недомогание — опять же отеческая забота и вопросы: лечусь ли я, есть ли деньги на лекарства. Кстати, сам лечиться не любил, к врачам шел только ради дела: когда подводили зрение (не мог писать) и слух. Последствия фронтовой контузии сказались через годы.
Последний раз я была у него в гостях в конце ноября. Проговорили полдня. Было решено отсканировать фронтовые фото для будущих материалов в газету и для него. Пересмотрели множество альбомов и папок, к каждой фотографии был свой рассказ. Многие я уже слышала, но были и новые. Позабавили воспоминания, как гонялись за ним девчата, после того как он в 46-м вернулся домой из Германии. Еще бы! С их Овражной точилинской улицы (ныне Самарская) с войны вернулось всего двое ребят. А он еще к тому же офицер, белокурый статный красавец. Однажды девчонки пригласили его на вечеринку и так его обихаживали, что он попросту от них бросился наутек. Девушки за ним. Вот-вот настигнут. Бежит, а на пути соседский дом и молодая соседка Маруся на лавочке. Он под лавочку и забился. Маруся не растерялась, юбку на платье расправила и схоронила беглеца. Для себя схоронила. Через некоторое время она стала его женой.
Посмеялись мы над историей. Договорились, что остальные альбомы посмотрим в следующий раз. А потом случилось нежданное. Срочная операция, изнурительное лечение, заражение коронавирусом. В тяжелом, но стабильном состоянии он был долго. Надежда на его выздоровление не покидала. Но первая новость 1 января от Любови Ивановны, Любочки, была: «Папа умер». Еще грохотали фейерверки, звенели фужеры, звучали тосты, самые актуальные за последние два года — «За здоровье!», а Ивана Ивановича не стало. Осталось только еще раз посмотреть на его фотографии, послушать голос на диктофоне и прочитать строчки из его стихотворения «Пока мы еще есть»:
Скупые рассказы ведут ветераны
О страшных баталиях прошлой войны,
Глубоко запрятав душевные раны,
Достойные люди великой страны.
Мы жертвы войны и с лихвой
нам досталось.
Скажу вам такую печальную весть —
Мы дряхлые стали, нас мало осталось.
Смотрите на нас, пока мы ещё есть.
Над нами уж тлеют
зажжённые свечи,
В последнем окопе нам слава и честь.
Не нужны покойникам
страстные речи…
Цените сейчас! Пока мы ещё есть!
Ольга Волкова.
Фото из архива
И.И. Рогинцева.
