Минувшее проходит предо мною…
В 60-х — 70-х годах теперь уже века двадцатого газета «Кузнецкий рабочий» проявляла большой интерес к деятельности учителя литературы средней школы № 15 посёлка Мундыбаш. Николай Алексеевич Капишников организовал в обычной средней школе ещё в 1947 году оркестр русских народных инструментов. Этот коллектив участвовал в Международной конференции ISME в Москве в 1970 году. Оркестр стал лауреатом премии Ленинского комсомола.
В 2006 году коллектив принимал участие в музыкальном фестивале «Russische Nacht» в Германии. В качестве руководителя и дирижёра оркестра пригласили меня. Я выпускник этого коллектива и этой школы. Профессиональный музыкант, преподаватель и дирижёр. В своём рассказе я описал некоторые события, что случились с нами в этом турне. Мне показалось, что накануне юбилея Победы это может быть интересно читателям газеты.
В интернете нашёл историю, глубоко меня взволновавшую. Вот она.
В Австрии лет через двадцать после окончания войны к католическому священнику обратился с исповедью старый гитлеровский солдат. Он рассказал, что в самом конце войны в Варшаве, когда их поражение было уже неизбежным, вдвоём со своим офицером они оказались в подвале старого дома. В этом же подвале была девочка-полька лет шести. Она тянула к солдату ручки и умоляла её не убивать. Солдат и не хотел этого. Но офицер приказал девочку убить. Солдат исполнил приказ. С тех пор изо дня в день все двадцать лет солдату видится эта девочка. Она протягивает ему свои ручонки и умоляет, умоляет его!..
Солдат просил священника облегчить его страдания. Священник пытался что-то сделать, но…
Через некоторое время старый гитлеровский солдат покончил с собой.
И мне вспомнился 2006 год. Город Бадхерсфельд в земле Гессен в Германии. Музыкальный фестиваль «Russische Nacht».
Наше с детским оркестром из Мундыбаша триумфальное выступление на этом фестивале и обращение ко мне организаторов форума:
— Где бы Вы хотели ещё выступить в городе?
Я ответил, что играть в доме ветеранов — это одна из традиций нашего оркестра.
Организаторы фестиваля на меня как-то странно посмотрели, но согласились.
И вот что мне подумалось, не сразу, не вдруг, а когда готовились выступать перед старшим поколением немцев: у нас в стране в доме престарелых находятся ветераны, воевавшие, а кто был в тылу — пережившие Великую войну. Отечественную. Так она называется у нас. В Германии, в доме престарелых, также находятся ветераны войны. Это они пришли в нашу страну не в гости, пришли незваными. Это они, эти ветераны, воевали с нашими отцами и дедами. Может быть, среди этих стариков есть те, кто убивал, разрушал, жёг, казнил… Как они примут нас, внуков своих противников?..
Мы готовились к концерту: расставляли стулья, пульты, настраивали инструменты, определяли порядок номеров, а перед собой видели, как подъезжают на колясках измождённые жизнью и болезнями, немощные, очень пожилые мужчины и женщины. Громко разговаривают. Криком подзывают нянечек и медсестёр. Те, стараясь выполнить малейшее желание своих подопечных, в свою очередь в голос перебрасываются репликами. Кому-то надо принести одно, кому-то другое… Кто-то из пожилых недоволен чем-то. Что-то выкрикивает, что-то требует, чего-то пытается добиться…
А что, если наши слушатели и во время концерта будут кричать, звать на помощь, переговариваться? Как же мы играть-то будем?..
Мне сказали, что слушатели собрались. Можно начинать.
Я представил оркестр. Ни одного возгласа, ни одного звука. Сидят и очень внимательно слушают всё, что мы исполняем.
Ребята играют хорошо. Вновь почувствовал, что оркестр и я — единое целое. Публика аплодирует дружно, но не громко. Старость. Да и немощь не даёт применить силу.
Поворачиваюсь к слушателям на поклон и вижу: многие плачут, не стесняясь своих слёз.
Концерт получается. Молодцы мои ребятишки!
Просветлённые заплаканные лица слушателей… Долгие-долгие старческие овации… Так закончилось наше выступление.
Я пошёл к далёкой курилке снимать свой сценический наряд. Другого помещения для переодевания в этом доме для меня не нашлось. Там дожидался висящий на плечиках мой «цивильный» костюм.
Это здание было построено для ветеранов в один уровень, было одноэтажным, и его покои раскинулись на огромной площади. К моей «гримёрке» вёл очень длинный и широкий переход. Ширина перехода рассчитана была так, чтобы разъехались две коляски.
Я уже вошёл в пространство коридора, как вдруг увидел, что вдалеке из курилки выехала коляска. Я ещё не отошёл от концерта и в запале не сразу сообразил, что человек в коляске увидел меня и прибавил скорость. В переходе не было ни ниши, ни закутка, где можно было бы переждать «лихача». Я вжался в стену. Коляска резко остановилась. Худощавый старик вцепился жилистой и очень сильной правой рукой в мою руку и что-то быстро-быстро стал говорить. Он почти кричал, мотая левой рукой и единым махом сметал бегущие из глаз слёзы. Речь его была долгой!..
…Господи, почему не вразумил ты меня в школе, а позже, в консерватории с прилежанием относиться к изучению немецкого языка! Я только почувствовал: то, что он страстно выкрикивал, обливаясь слезами, — это было для него что-то очень важное. Но это было немаловажным и для меня!..
Потрясённый, переодевшись, пошёл к выходу.
У входа в здание сидел на коляске человек, тот, кого мы увидели первым, когда подъехали к дому престарелых. Тогда, встречая нас, он громко и многословно распространялся о том, как плохо жить здесь, в этом доме:
— Золотая клетка — вот это что. Немецкая неволя!
Говорил по-русски, но с ярким украинским акцентом. Он не скрывал, что во время войны служил в армии генерала-предателя Власова и воевал на стороне немцев.
Бывший власовец подозвал меня к себе:
— Как ты с такой фамилией оказался в Сибири?
— Так же, как и ты в Германии, — ответил я.
— Не может быть! Я здесь из-за войны. А ты родился после войны. Я же вижу.
— Да, но мой отец, он родом из-под Полтавы, был на войне. Он попал в плен. Освободили его англичане в Копенгагене. Он не поехал в Канаду, или в Австралию, или в Латинскую Америку, как некоторые его земляки из Украины. Он сам добровольно поехал в Сибирь строить рудник по добыче железной руды. Так что к моему появлению на свет тоже война причастна.
Мой собеседник помолчал. Было видно, что он не хотел, чтобы я уходил хотя бы ещё некоторое время. Я взглянул ему в лицо. По его щекам текли слёзы.
Он вдруг тихо сказал:
— Будь проклята моя юность!..
Через некоторое время с болью:
— Если бы было возможно, я бы сейчас на животе пополз на свою милую родную львовщину…
Помолчал… И в отчаянии:
— Будь проклята моя молодость!..
И подумалось мне: и бывший власовец, проклинавший свою юность, и старик-немец, сквозь слёзы и рыдания что-то мне пытающийся рассказать, — говорили они примерно об одном. Проклинали они свою загубленную войной молодую жизнь. И, может быть, раньше заговорила в них совесть, как у того старого гитлеровского солдата, ставшего по приказу своего командира палачом? А может быть, вдруг, когда они слушали, как дети из далёкой Сибири играли на своих балалайках, домрах и баянах русские и украинские мелодии, другие сочинения с непосредственной искренностью и чистотой, вкладывая в каждый звук частичку своего сердца? Но эти дети были внуками тех, кто победил тот самый фашизм, что загубил и их молодые годы! И, наконец, сейчас, может быть, наступил момент раскаяния?..
А наши дети-оркестранты? Они совсем другими возвращались к себе домой. Впервые в жизни осознали, что такие слова: «за нами Москва, за нами Россия», — это не только слова. Мои ребятишки впервые почувствовали, что такие мирные и привычные для них балалайки, домры, гусли, баяны, оказывается, обладают удивительной силой, может быть, не слабее, чем оружие в руках бывалых воинов. С гордостью они осознали:
— Мы побывали на передовой! Мы — победили!
Александр Бублик,
выпускник школы и оркестра 1967 года, дважды лауреат Оркестровой премии,
заслуженный деятель искусств России.
