Из непридуманного
Имя прозаика из Новокузнецка Владимира Неунывахина широкой аудитории читателей стало известным не так давно. Со времени издания его первой книжки рассказов “Забыть я не в силах” прошло всего пятнадцать лет. И в Союз писателей России его приняли только в 2010 году. Правда, к этому времени в писательском активе Владимира насчитывалось уже полдюжины книг.
Из непридуманного
Владимиру Неунывахину, прозаику, члену Союза писателей России, нашему земляку 20 августа исполняется 75 лет. Владимира Максимовича знаю так давно, что уже даже точно не помню, когда познакомились. По крайней мере лет 30 назад. И что примечательно, за эти годы он нисколько не изменился: так же молодцеват, подтянут, что выдает его военное прошлое, пружинист в походке, энергичен, притягательно обаятелен и очень дружелюбен. Даже когда с ним общаешься по телефону, кажется, видишь, как он, привычно разгладив свои пышные усы, улыбается и, поинтересовавшись: “Владимировна, как жизнь и здоровье”, начинает сыпать комплименты. И все искренне, душевно. Такой уж он внимательный человек и настоящий кавалер.
А вот что у него постоянно меняется, так это количество изданных книг, их уже добрый десяток, еще одну он написал в соавторстве с братом, и, наверняка, имеется еще парочка новых в черновиках. Кстати, к своему юбилею Владимир Максимович сделал себе подарок, подготовил четырехтомное издание своих сочинений. Первый том уже увидел свет, к концу августа появится второй. И, если почитать рассказы, очерки, зарисовки, то тот, кто не знает лично Владимира Максимовича, узнает его доподлинно. И не потому, что большинство произведений писателя автобиографичны, а потому, что в каждом своем герое, его поступках, взглядах на жизнь, разрешении проблем есть немножко самого Неунывахина. Чувствуется неунывахинский характер, слышится его специфический говорок, смотришь его глазами на описываемых людей и природу, откликаешься на присущий ему мягкий добрый юмор. Все творчество у него из жизни, из непридуманного.
Родился Владимир Максимович в Иркутске. Семья вскоре переехала в Сталинск, и своей второй родиной он считает наш город. Начало войны, конечно, из-за малолетства не помнит, а вот когда в 1943 году из семьи ушел отец, запомнилось. Родители разделили детей: младшего братишку Гену забрал отец, Володя остался с мамой. Как они попали в поселок Абагур-Лесной, как жили там среди местных и “сибулонцев” (репатриированных), о друзья-товарищах, с которыми делил голодную военную пайку хлеба и бегал на Томь, чтобы подхарчиться рыбалкой, о том, как встречал День Победы, — все это потом он описал в своих рассказах.
Как только Володя сложил по слогам первые слова, от книг его было не оторвать. Первая проба пера была где-то в классе 4-м, первая настоящая публикация - в многотиражке “Металлург” КМК, где он после окончания семилетней школы, в 1955 году, трудился фрезеровщиком в механических мастерских. Писать для него стало как дышать. Он без отрыва от производства оканчивает филологический факультет Новокузнецкого пединститута, становится постоянным членом городского литературного объединения.
В 1963 году его принимают сотрудником в многотиражку “Трудовая честь” учреждения ВД-30 системы ФСИН, затем он возглавляет эту газету. Окунувшись в журналистику, он много писал, редактировал, мотался в командировки по колониям по глубинкам Кемеровской области, набираясь опыта и впечатлений. Их было хоть отбавляй и когда работал воспитателем в колонии особого режима, а потом начальником отряда в ИТК-16, и когда переехал в Архангельскую область, где был начальником штаба Онежского управления лагерей.
И только в начале 1991 года, уйдя в отставку в звании подполковника и вернувшись в Новокузнецк, он занялся писательским трудом, извлекая свои старые записные книжки и блокноты, которые годами складывал “на потом”. Владимир Максимыч очень жадный до работы, это про него “ни для без строчки”. И появляется первый сборник “Забыть я не в силах”, затем “Живым не брать”, “За что?!”, “Под глухариную песню”, “Всполохи памяти”… Одна из книг ему особенно дорога, “Деревенские этюды” он написал вместе с младшим братом. Поразительно, но и Геннадий Максимович, до взрослой жизни разлученный с братом, тоже оказался с творческой жилкой, стал писателем, пушкинистом. Он рано ушел из жизни, общую книгу Владимир Максимович писал по его черновикам.
Что ему каких-то 75 лет, твори и твори, как он говорит: “Рано еще думать о покое, работы невпроворот”, тем более есть пример для подражания. Его маме 93 годочка. Здравствует, несмотря на жизненные невзгоды, радуется каждой новой книге сына, гордится его наградами, званиями. С 2005 года он член Союза писателей Кузбасса, в 2010 был принят в Союз писателей России. Награжден медалями “За веру и добро” и “За достойное воспитание детей”.
Вдохновения вам, Владимир Максимович, новых книг, воплощения всех творческих задумок. С юбилеем!
Владимир Неунывахин
Подстава
В этом году в окрестностях нашей деревни зайцев развелось неимоверно. После ночной пороши за околицей в зарослях тальниковых кустов, в осиннике и на полянках некуда ступить — сплошь заячьи следы.
Я очень люблю такими утрами побродить по перелескам, “почитать” книгу природы, на страницах которой лесные обитатели наследили, то бишь написали захватывающие рассказы о своей жизни и ночных приключениях с благополучным и даже трагическим исходом.
И вот однажды ранним утром после хорошей пороши я выбрался за околицу и не спеша заскользил на лыжах к ближайшему перелеску. Легкий морозец пощипывает за нос, но терпимо — не обжигает. Утренняя синева, напившись белизны свежевыпавшего снега, отступает, сползает в низинки, серой кошкой затаивается в гущине тальниковых кустов.
Заячьих следов много, но все прогулочные: беляки, опьянев от запаха свежевыпавшего снега и “обалдев” от его чистоты, забыли о голоде, покинув лежки, отправились полюбоваться запущенными деревьями и кустами и пообщаться друг с другом. Вот следы одного из зайчишек привели к одинокой пихтушке-крохотульке на опушке колка и затормозились: видимо, лопоухий застыл в изумлении, залюбовавшись ее пушистым белоснежным нарядом. Затем медленно обскакал, приостанавливаясь, вокруг принарядившегося деревца, а налюбовавшись, отправился дальше.
И тут замечаю среди кустов параллельную лыжню.
“Ну вот! Кто-то уже опередил меня. Сейчас всех зайцев распугает, — ругаюсь я мысленно на неожиданно объявившегося соперника. — Откуда ты взялся?”
И начинаю перебирать в уме всех деревенских, кто мог опередить меня. Не остановившись ни на одной фамилии, решаю изменить маршрут, чтобы не встречаться с соперником. Иду к чернеющему сквозь ветви кустов небольшому стожку сена, оставленному каким-то нерачительным крестьянином на съеденье лесным жителям. Когда до стожка остается метров десять-пятнадцать, вдруг вижу чуть в стороне среди запушенных низкорослых кустиков очень знакомый силуэт, напоминающий притаившегося зайца. Резко приседаю и беру ружье наизготовку. Напрягаю зрение: и хотя все кустики, ветки и травинки в результате пороши превратились в причудливые фигурки, я отчетливо вижу прижатые уши зайца, его мордочку, спинку и даже черную бусинку глаза. Ошибки быть не могло — точно затаившийся заяц на лежке.
Вскидываю ружье, стреляю. Грохот сбрасывает с ближайших деревьев белоснежные шапки, освободившиеся ветви качаются, будто укоризненно упрекают, что я их раздел и нарушил покой. Дробь взбивает пуховик, подбрасывает и опрокидывает зверька на бок.
Бегу к добыче, наклоняюсь… И у меня округляются глаза. Это чудовищное подобие шустрого зверька, к тому же отдаленно напоминающее чучело беляка… И тут из-за стожка появляется дед Паша — наш деревенский хохмач, приколы которого всегда на слуху у сельчан, их жадно ждут любители розыгрышей и ужасно боятся те, над кем шуткует неугомонный прикольщик. “Здорово ты его срезал, — заливисто, со старческой хрипотцой смеется дед Паша. — А у тебя острый глаз, как у настоящего следопыта…”
Вот так старик — хорошую подставу мне придумал. Представляю, какой смех прокатится по деревне, когда узнают о моей “охоте” на зайцев, а о ней все жители узнают сегодня же…