“Чехов будет не тот, которого ждут”
Встреча со старым другом всегда радостна, и не только потому, что Пётр Юрьевич Шерешевский хороший человек, яркая личность, но и потому, что он — интересный режиссер, поставивший в нашем драматическом театре такие спектакли, как “Зойкина квартира”, “Старший сын”, “Бродвей”, “Дуэль”, “Откровенные полароидные снимки”.
За “Дуэль” на фестивале “Кузбасс театральный” театр взял четыре номинации, а через год на “Новосибирском транзите” Андрей Ковзель стал лауреатом за лучшую роль второго плана в “Откровенных полароидных снимках”. Режиссура Петра Шерешевского — гарантия неординарности спектакля. На этот раз Пётр Юрьевич приехал в наш город ставить пьесу Антона Павловича Чехова “Иванов”.
— Пётр Юрьевич, чем обусловлен выбор пьесы для постановки в нашем театре? Почему “Иванов”?
— Потому что Чехова я люблю особенно. Театр предложил мне на выбор ряд хороших пьес, среди них была пьеса “Иванов”. И я с удовольствием согласился.
Но когда погружаешься в материал, ощущаешь, что это еще такой несовершенный Чехов, что это его юношеская пьеса. Антону Павловичу было 27 лет, когда он ее писал. И это не “Три сестры”, не “Чайка”, не “Дядя Ваня”. Есть в ней какой-то юношеский максимализм, какая-то патетика и в то же время издевательство над патетикой. Вот сейчас у нас получается такой юношеский спектакль. У меня ощущение, что мне лет 25, я только окончил театральный институт и решил, ничего не боясь, поставить современно, нагло и т. д. Может, это и с перебором. Может, через какое-то время я буду себя корить, но тем не менее спектакль мы сочиняем ну совсем непривычный для Чехова.
Если в “Дуэли”, которую мы тогда делали, привычно чеховская нота и атмосфера, и мудрость какая-то. Если в “Трёх сёстрах”, которые я поставил в Барнауле, тоже звучит эта чеховская нота, то сейчас мы делаем агрессивно-провокационный спектакль, современный и по ритмам, и по музыке, и по языку. И я ощущаю себя немножечко…
— Отступником?
— Не отступником, а как бы это сказать. Ну, такая подростковая режиссура. Но хочется в эту сторону двинуться.
Мы долго размышляли над тем, что такое самоубийство Иванова. При первом прочтении пьесы получается, что это искупление грехов героя. Но думаю, что и Чехов с такой трактовкой не согласился бы.
Пьеса про другое. Она про то, что в жизни всегда есть возможность сделать что-нибудь непоправимое. Мы живем, и кажется, что мы плохого не сделали бы, завтра можно исправить. Мне кажется, фокус Иванова в том, что совершённый один непоправимый поступок Иванова не останавливает, и он идет по этому коридору, который сам себе создает, и совершает следующий непоправимый поступок. И цепь непоправимых поступков ведет Иванова к самому непоправимому — самоубийству.
Наша история — это как бы посмертный сон. Это вспышки сознания человека, который пытается избежать непоправимых поступков, которые он уже совершал и совершает их снова и снова. И отсюда такая конструктивистская сценография. И отсюда попытка от внятной повествовательной чеховской истории прийти к каким-то вспышкам сознания, агрессивно картиночным, как они запечатлеваются в мозгу. Эпизоды не в прямой логике друг с другом связанные, а в логике сна. Вот яркий кусок, он переплыл в другой яркий кусок. И все это не с точки зрения бытописательства, а как это запомнилось.
— Как актеры с этим справляются? Кто у вас Иванов?
— Иванов — Андрей Ковзель. Львов — Саша Шрейтер. Анна Петровна — Илона Литвиненко и Алена Сигорская. Саша — Полина Зуева. Заняты и Анатолий Смирнов, Толя Нога, Андрей Грачев. Это основные герои. Мы вместе с артистами сочиняем спектакль, получаем удовольствие. Мне такой спектакль интересно делать и интересно будет увидеть. Но насколько такая агрессивно-провокативная история будет воспринята зрителем… У меня есть надежда, что кому-то это будет любопытно. По энергии это будет спектакль для молодых людей, отзывающихся на какие-то современные ритмы. Люди театральные должны воспринять нашего “Иванова”. Но есть опасение, что будут крики: “А где же настоящий Чехов и тонкость чувств?”
— Костюмы тоже будут непривычными для чеховских пьес?
— Да, какая-то игра по поводу. Вроде бы есть общий чеховский флер. Ну как бы летний Чехов в каких-то льняных тканях. Это остается. Мы не играем время совсем. Есть и музыка современная, и барабанная установка на сцену будет выезжать. И плеер у нас герой слушает. И костюм вне времени. Не знаю, получится или нет. Очень много кусков оклеено бумагой. Такая странная фактура становится. Есть опасения, что бумага разорвется, нельзя постирать. Эту технологическую проблему еще предстоит решать.
— Кто художник?
— Саша Мохов и Маша Лукка. Мы с ними здесь делаем третий спектакль. Делали “Зойкину квартиру”, “Снимки”.
— Знаю, что вы сейчас восстанавливаете “Полароидные снимки”. Вам приходилось смотреть ваши спектакли через какое-то время? Вы же много ставили здесь, будучи главным режиссером. Спектакли без режиссерского глаза могут разболтаться.
— Да, да. Вот сейчас я посмотрел “Зойку” и “Старшего сына”. Конечно, есть ощущение, что сейчас я бы сделал что-то иначе. Это во-первых. Во-вторых, что-то разваливается, что-то держится. “Старший сын” более компактный, там меньше народу. И это не такое огромное полотно. Он вообще, мне кажется, даже растет. А “Зойка”… При том, что я с удовольствием смотрю, как все честно работают, и спектакль живой, кое-что подразвалилось. Но в общем, держатся оба спектакля. В принципе, если все правильно замешано, то спектакль растет, а не разваливается. Но когда вводов много или еще что-то, может возникать обратная ситуация. К счастью, мне как-то везло.
— “Дуэль” никак нельзя восстановить?
— Невозможно. И Сережа Стасюк ушел, и Женя Любицкий. Нет двух главных героев. Нельзя войти в одну реку дважды. А со “Снимками”, надеюсь, все будет достойно. Вместо ушедшего Левченко вводим Криницына.
— После “Иванова” у вас какие планы?
— Сделаю дома в маленьком театре спектакль. Мне надо дома побыть. Поэтому до августа я буду в Питере. А потом поеду в Уфу и Ижевск.
— И напоследок вернемся к “Иванову”. Чего вам от спектакля хочется больше всего?
— Хочется, чтобы театр будоражил, чтобы зритель ощутил, что перед ним не история, которая произошла сто с лишним лет назад неизвестно где, неизвестно с кем, а это очень сегодняшняя история, которая может произойти и с ним, и с его ближним. Хочется, чтобы некомфортно было в зале, поэтому и агрессивные приемы используем. Чехов будет не тот, которого ждут. Это темная история, отчаянная и царапающая нервы.
Валентин Волченков (фото)