Аман Тулеев: “У нас выход один: всё, хватит рыть”

— Аман Гумирович, давайте перейдем к экономике, в первую очередь к угольной отрасли. В каком она состоянии в целом? И каким вы видите ее будущее?

— Знаете, стучу по дереву, такого расцвета не было в Кузбассе. Я это с гордостью за своих людей говорю. Многие из вашей братии пишут, что это золотой век Кузбасса. За 20 лет Кузбасс прошел такой путь развития, который ни один регион в мире не проходил. Взять угольную отрасль. Помните: шахты закрыты, люди измучены, голодные. Сейчас уже подзабыли, а тогда страшно было смотреть. Трагедия для наших людей была.

Почти 800 миллиардов рублей вложили в развитие угольной отрасли Кузбасса за последние 19-20 лет. Построили 89 новых, суперсовременных по технологиям угольных предприятий. Сейчас любую шахту взять — это какое-то чудо: комбайны, техника проходческая, мощная, люди под землей, а высвечивается каждый на экране, у них датчики, информаторы, дозиметры, газ там измеряет контрольная аппаратура, программы на английском языке.

Мы сейчас мировые рекорды бьем по добыче. Раньше все смотрели на Австралию, Германию, сейчас на нас смотрят. За это время не было такого рывка в мировой угольной отрасли. И все это опять же под давлением, попытками вышибить нас с международного рынка.

И работаем уже совершенно по-другому: раньше добыл уголь, в вагоны его и с песнями-плясками отправил. Сейчас нет: обогатительные фабрики все обогащают, выбрасывают отходы: камни, деревья, породу. Уголь чистый получается. Тогда и вагонов надо меньше, и цена в два-три раза выше, чем на обычный. Если в 1997 году в Кузбассе обогащали и перерабатывали 40% всего добываемого угля, то сегодня уже около 70%, а коксующиеся марки угля мы перерабатываем полностью. В перспективе ставим задачу перерабатывать до 90% добытого в регионе угля.

Следующий шаг, над чем мы работаем сейчас, — это развитие углехимии. Не надо уже тупо рыть и возить, из угля можно делать 130 разного рода химических продуктов и более 5 тысяч видов продукции смежных отраслей. Не только угольные таблетки, которые от похмелья пьют. Здесь и дизельное топливо, и пластмассы, и красители, и удобрения, и стройматериалы, и сырье для фармацевтики, электроники, космической техники и многое другое. Цена в десятки и сотни раз превышает стоимость рядового угля.

Второе — уже реально начали делать угольные сорбенты (в 2017 году в Кемерове открыли первую очередь завода. — Ред.). Это специальные технологии, с их помощью получается продукт, который улавливает различные газы, вредные вещества, даже ртуть и свинец, очищает воду от различных примесей. Допустим, рядовой уголь стоит где-то около двух тысяч за тонну, а цена тонны сорбента — от 60 до 500 тысяч рублей. И мы это уже делаем, инвестор — холдинговая компания “ТОП-ПРОМ” — планирует выпускать в Новокузнецке до трех тысяч тонн сорбентов в год.

У нас выход только один: все, хватит рыть. Насчет этого страшные споры идут, долбят меня со всех сторон. Путь этот дорогой, а все как хотят: приехал, нарыл, продал, бабки получил и уехал. А мы говорим: нет, ребята, дальше уже некуда. Когда летишь на вертолете, действительно израненная земля. Ну нельзя.

Не знаю, отчего у меня так, но обостренное чувство: я против новых лицензий на угледобычу. Нас лишили права влиять на это. Раньше было два ключа: без региональных властей Минприроды не имело права продавать, а сейчас на нас чихать. Я считаю, того, что мы добываем (200 — 240 миллионов тонн угля в год. — Ред.), достаточно. Должен быть экологический предел. Нельзя в одном месте, в одном регионе добывать столько угля, а если идем на это — должны быть жесточайшие требования к экологии, которые необходимо выполнять, и без этого никаких лицензий выдавать не нужно. Жуткая идет борьба, жуткое давление, к сожалению, но мы стоим на своем.

— На ваш взгляд, наступил уже предел?

— Да он давно наступил, но никто же не слышит! Всем нужно продать и нажиться, против денег что ты можешь сделать? Хоть ты заорись, врагов наживаешь, но разрешения без тебя дают. А жить-то мне здесь, я никуда не собираюсь. Я что, по борту разреза с внуками буду гулять? Меня это лично задевает.

Я рад, что растет число сторонников экологии, и мы серьезно ею занимаемся. За последние 20 лет закрыли 50 крупных экологически опасных производств, которые негативно влияли на здоровье людей. Например, Беловский цинковый завод, представляете, какой он продукцией воздух травил? В итоге загрязнители убрали. Выбросы в атмосферу в целом по Кузбассу за последние 20 лет уменьшились на 35%, или на 325 тысяч тонн в год. В наших реках снова появились ценные породы рыб: таймень, хариус.

— Если говорить про разрезы, еще один аспект: ученые утверждают, что массовые взрывы при открытой добыче влияют на сейсмическую обстановку. Как вы смотрите на это?

— Конечно, влияют. По году мы в среднем взрываем 600 тысяч тонн взрывчатки, это на порядок выше, чем в Хиросиме атомная бомба. И сам регион, Кузбасс, сейсмоопасный по природе, его постоянно трясет. Споры идут, мы подключили ученых, чтобы прийти к единому мнению, как мы будем вообще вести открытые работы. Одни ученые говорят, что взрывные работы — это хорошо, потому что приводят к разгрузке горных массивов. Другие тут же говорят, что это неправильно, что, когда много взрывов, может волна на волну наложиться и, наоборот, дать сильные толчки.

Сейчас мы сами уже пришли к выводу, что нужно на 50% снизить мощность зарядов на горных работах и одновременно не проводить взрывы на нескольких разрезах.

— А раньше одновременно проводили?

— Ну конечно. Они друг от друга далеко, в 40 километрах и больше, могли одновременно проводить взрывные работы. Теперь если один взрывает, то второй не моги. Мы приняли это тяжелое решение, и мы его придерживаемся, а единого мнения так и нет.

Считаю, что при выдаче лицензий надо учитывать теперь и сейсмику. Надо ли открывать вообще, а если открывать, то на каком расстоянии от других разрезов. Многое делается, мы поставили сейсмостанции дополнительные. Информация идет предупредительная, контроль за разрезами.

(Фрагмент интервью

РИА “Новости”)