…Повезло в любви

Накануне принятия решения об учреждении ордена Победы (1943 год) генералиссимус Сталин предложил учредить и орден Славы, которым награждались бы солдаты, сержанты и старшины Красной Армии. «Победы без славы не бывает», — коротко резюмировал «отец народов». Положение о награждении орденом, имеющим три степени, для Советского Союза было беспрецедентным — боевые заслуги перед Родиной отмечались, как в дореволюционной России — от низшей к высшей (первой). А цвета ленты на ордене были точной копией орденов Святого Георгия (георгиевского креста).Полных кавалеров орденов Славы на территории бывшего Советского Союза было не так уж много (по крайней мере, значительно меньше, чем Героев) — чуть более двух с половиной тысяч. Один из них — Николай Григорьевич Ерилов — жил и живет по сей день в Орджоникидзевском районе Новокузнецка.
К большому сожалению, пообщаться с ним нам не удалось — Николай Григорьевич в данный момент тяжело болен, хотя еще чуть более года назад этот человек, игнорировавший походы к врачу и практически никогда не принимавший таблеток, был полон сил и энергии. Беда пришла внезапно…
Лишь иногда супруга Николая Григорьевича Галина Константиновна уходила в комнату, где отдыхал полный кавалер орденов Славы, чтобы уточнить кое-какие детали и фамилии, которыми мы интересовались. Хотя на руках у нас был бесценный документ — написанные еще несколько лет назад им собственноручно в школьной тетради в клеточку «Воспоминания» по просьбе редакции одного из центральных изданий.
«Детей нас было одиннадцать человек, — читаем мы в исписанной аккуратным почерком тетради, — но два мальчика и две девочки умерли еще в детстве». С этой потерей близких людей не пришлось столкнуться, потому что случилось это еще до его рождения. Однако первое потрясение от смерти, с которой впоследствии пришлось сталкиваться лицом к лицу чуть ли не ежедневно, довелось испытать уже в шестилетнем возрасте.
Моста через небольшую речушку, пугающую по весне своим бурливым нравом, в деревне, где рос Коля, не было. Два берега соединяли несколько не закрепленных между собою жердей. И четверо мальчишек отважились перейти на противоположный берег. Один из них не удержался и упал в реку.
«Все мы по берегу бежали и кричали. Видим: нашего товарища несет — то нырнет, то вынырнет, а помочь не можем. Прибежали взрослые, а мы со страха попрятались по домам. Нашли товарища за километр от места падения. Вытащили, но он уже был мертв…»
Из небольшой деревушки в Коми АССР, насчитывающий 32 двора, ушел он на фронт 1 января 1943 года — как только исполнилось 17 лет. Когда призывники, преодолев 120 километров, дошли до железнодорожной станции Муроши Кировской области, Николай Григорьевич впервые в своей жизни увидел паровоз и железнодорожные вагоны. Этого «впервые» в его фронтовой жизни будет еще очень много. Впервые при освобождении Донбасса он увидит терриконик, не подозревая еще, что послевоенная судьба приведет его в наш город на шахту «Байдаевская».
Впервые узнает, что меда может быть так много, когда при освобождении одного из населенных пунктов радостные жители угостят его этим лакомством, налив целую столовую тарелку. Впервые окажется не только за пределами деревни и окружающих ее лесов, богатых зверьем, грибами и ягодами, но и за пределами Советского Союза. Впервые поймет, что судьба благоволит к нему, оставляя в живых, когда, казалось, умереть и не видеть смертельного ужаса в глазах товарищей, минуты жизни которых были сочтены, гораздо легче.
Молодой, невысокий (чуть более 160 сантиметров), шустрый парнишка, служивший в пехотном полку, участвовал в операции по форсированию Днепра и захвату плацдарма на противоположном берегу, отбивая ожесточеннные атаки противника. С минимумом боеприпасов и выживших в бою товарищей. «После отражения очередной атаки у меня осталась последняя граната. Ночь, к окопу приближаются два немца. Выдернул чеку и жду — далековато, чтобы поразить цель. А они отходят. Сжимаю зубами чеку и вновь вставляю ее в отверстие гранаты…»
Затем форсирование Днестра, участие в Яссо-Кишиневской операции, форсирование Одера, битва за Берлин — наиболее ожесточенная, когда смерть таилась в каждом переулке, в каждом доме. Но в записях своих подобного рода нюансам Николай Григорьевич мало уделяет внимания. Более памятными кажутся не повседневные боевые будни, а ситуации неординарные.
«Был у нас солдат — бывший кузнец Андрей Молчан. Так вот, при форсировании реки, когда мы на берег выскочили, рядом оказался немецкий пулеметчик. Схватил он за ствол его пулемет и им же убил немца».
Кто сказал, что полный кавалер орденов Славы не должен испытывать страх? Николай Григорьевич не без юмора описывает ситуацию, когда его оставили в тылу для работы с прибывающим пополнением, а в нагрузку поручили охранять корову. «А однажды ночью у меня ее украли. Со страху я ушел в окопы — на передовую, да там и остался».
О заслугах наших соотечественников, об их подвигах в Великой Отечественной уже рассказано много, немало будет написано и еще. А каким герой войны Ерилов был в мирной жизни?
— Очень скромным, никогда не считал возможным решать личные дела, прикрываясь военными заслугами, — говорит Галина Константиновна. — Чтобы он без очереди взял железнодорожный билет на бесплатный проезд, который полагался — этого и представить невозможно. Да что там говорить, если о том, что мы втроем живем в коммунальной квартире, занимая площадь в двадцать квадратных метров, директор шахты узнал от меня, когда поинтересовался, почему мы до сих пор не завели совместных детей.
Спокоен, уравновешен, нетребователен, по-мужски некрикливый.
— Работали мы в разных сменах, а я как-то гречневую кашу сварила, но результат поварской деятельности проверить было некогда. Он пришел на обед, поел, не сказал ни слова. А сын, попробовавший это блюдо, вечером возмутился: «Ты что сделала? Здесь же одна соль».
Аккуратен и педантичен. Окончательный лоск в одежде, включая глажение, наводил всегда сам. Считал, что каждая вещь должна лежать на своем месте. В том числе уголь, дрова и соления из погреба, которые приносил в дом только он.
— Трудно сказать, как долго сможет Николай бороться со своим недугом, но недавно он поведал мне, что прожил долгую и счастливую жизнь. И практически ни о чем не жалеет. Повезло, по его мнению, ему и на фронте, и на шахте, и в отношениях со мной.
…Бывший старшина пехоты Донецко-Берлинской дивизии до определенного времени не любил вспоминать и рассказывать о войне. Может быть, потому, что всем сердцем любил жизнь, а там — в далеком прошлом — балом правила смерть?