Далёкий свет 1962 года

Могут спросить: причем тут 62-й год? Если заглавный ориентир громадной и впрямь великой стройки был посреди чиста поля выставлен 27 мая 1957 года?

Попробую объяснить.

Дело в том, что эти пять лет, якобы канувшие для автора в небытие, были на Антоновской площадке самыми непростыми. Если хотите, чрезвычайными. По причине малых заработков и скудного, нищенского, считай, быта, стройку отчаянно лихорадило. Одни приезжали, другие, часто на тех же попутных машинах, сваливали: проходной двор! Только местные, чалдоны, да самые стойкие из новопоселенцев поистине жертвенно, это вижу уже из нынешнего дня, дожидались лучших времен.

Тогда звучало как заклинание: "Вот начнется, ребята, разворот!" В 1962-м наконец он начался. И наступили горячие деньки небывалого до той поры на Антоновке жаркого труда. И кем только не оплеванные нынче "добровольцы" ощутили наконец свою артельную силу. 

Может, в ту пору он уже безвозвратно и вознесся над бесперебойно гудящей промбазой?! Над первыми, уже ожившими вспомогательными корпусами металлургического завода… Над его бесчисленными фундаментами и еще разверстыми котлованами? Могучий царственный дух. Большого общего дела. Не сомневаюсь, что они-то первыми его и почуяли: холодавшие-голодавшие в палатках. Вынесшие все тяготы первопроходческой доли.

А как его не ощутить было нам, газетчикам, начинавшим на стройке пусть не с первых палаток 57-го года, но — с первого номера многотиражки "Металлургстрой", вышедшего два года спустя — в июле 1959-го. Сам я напросился в нее после того, как зимой 58-го, еще студентом, приехал в Новокузнецк на преддипломную практику. Мой "творческий диплом" составили потом очерки о Кузнецком комбинате и о Запсибе. 

Ко времени, о котором речь, я, конечно же, был на Антоновской площадке и старожил, и ветеран. И "подпольная кличка" была у меня уже общепризнанная: Старик. Можно поэтому представить, с каким азартом я показывал стройку только что приехавшему к нам на работу своему факультетскому, двумя годами старше, товарищу. Заскучавшему в Москве талантливому поэту Сергею Дрофенко. 

Накануне в редакции решили выпустить специальный номер, посвященный пятилетию с начала строительства. Крупным шрифтом напечатали обращение к "старичкам"-ветеранам. Первопалаточникам. Мол, заходите в редакцию! Несите документы и письма! Рассказывайте, как все начиналось, как жили.

Энтузиазм это вызвало прямо-таки невероятный. Майский солнечный день, когда мы с Сережей Дрофенко, где на попутках, а где пешедралом, отправились собирать материал для специального выпуска нашего "боевого листка", очень хорошо помню до сих пор. Как нас повсюду встречали! 

Дело вообще-то удивительное… Перелистывал теперь годовую подшивку нашего "Металлургстроя" за 1962 год, и всякая очередная страница непременно встречала меня такими искренними, такими щедрыми улыбками! Ну, с девчатами — дело ясное. "Лыбиться" им как бы самой матушкой-природой положено. Завлекают. Ладно бы улыбались только парни. Палец покажи — и заржет. А то ведь и не такие молодушки. И немалые, в возрасте, начальники. 

Символом его, пожалуй, могло бы стать очаровательное семейное фото, которое мы тогда поставили в "юбилейном" номере внизу первой полосы. Длинный рядок счастливых физиономий: улыбающиеся молодые родители с двумя смеющимися малыми девчонками. И подпись внизу: "Ветеран Антоновской площадки, плотник управления "Гражданстрой" треста КЖС Константин Филиппович Комлев, его жена Мария Семеновна и их дочери Верочка и Надя. Семья Константина Филипповича начинала свою жизнь на Запсибе с палаток. Девочки вместе со взрослыми переносили все тяготы первых дней стройки. С тех пор прошло пять лет. Сейчас Надя — ученица четвертого класса. Верочка перешла во второй. Растет поселок. Подрастают его будущие хозяева…"

Надя и Верочка. Надежда. И — Вера. "Будущие хозяева".

И о каких только еще "хозяевах", настоящих и будущих, не рассказывал тот наш праздничный номер, подготовленный вдвоем с Сережей Дрофенко! Открывала его фотография богатыря с открытым лицом, поставил ее, кроме прочего, из чувства застарелой неловкости перед ним. Перед этим, три года назад, наш первый редактор Раиса Семеновна Гуревич, которая больше всего тем и занималась, что правила моих "парней и девчат" на "юношей и девушек", подсунула мне листочек с именем-фамилией: Владимир Перышкин. "Распишите, Гарри, — велела, — этого хулигана! Нарушает…"

"Стариком" я тогда еще не был, о стройке знал мало. И — "расписал". Долго ли? И чуть не схлопотал потом по шее. Это у нас тогда было еще быстрей. Зато теперь под снимком был коротенький монолог первого парторга стройки, всеми уважаемого механика Михаила Алексеевича Ефименко, тоже первопроходца: "Перышкин? Нет, он настоящий строитель. И он, кажется, самый первый — из тех, кто еще остался на Антоновской площадке. Парень он, конечно, с характером, это факт. Захочет — черта сломит, а шлея, как говорится, попадет — ни с места…

Когда бурили первую скважину — ту, что сейчас за хлебозаводом, он по три смены от дизеля не отходил. Крепкий парень. Он же рязанский! Еще за год до начала стройки в Новокузнецк приехал. Как Лида Фаткина. А потом — сразу сюда. Всякое случалось. На то она и молодость, как говорится. Но парень он настоящий, Володька Перышкин".

Только пониже портрета, пониже посвященных ветеранам привычных в ту пору слов о том, как "теплом своего сердца отогревали суровую сибирскую землю" — торжественная передовая статья: "И нынче — в первых рядах". На развороте второй и третьей газетных страниц крупно набрана "шапка": "Так мы жили в 57-м". Не столь короткий столбец под заголовком: "Самые первые"… милые мои! Парни и девчата… Братцы! Люблю и помню. И всех бы перечислил. Всех-всех.

Может быть, в преддверии этой дорогой душе даты — уже 60 нашему "первому колышку"! — стоило бы сделать перепечатку того, самого первого, "юбилейного" номера из далекого теперь от нас 1962 года? На тихую радость тем, кто еще жив. На долгую и благодарную память их детям и внукам. Я же пока пойду путем выбора, которым ведет меня кубанско-сибирская моя интуиция. 

Неужели потому-то и начну со своих северокавказских земляков, братьев Юдиных — Ивана и Александра, водителей. Куда раньше меня на стройку приехавших. Правда, и домой потом, в теплые края, отбывших куда раньше меня, эх…

Так вот, рядом с фотографией младшего, Александра, коротенький текст: "Работал тогда, в пятьдесят седьмом, на коробочке. Называли ее "Краснознаменной". Почему так? Сейчас расскажу. Летом все вроде ничего было. Поджидаю я в городе около музея, рабочих, и мы едем. Час от силы — и на Антоновской. А осенью? А зимой? В буран особенно. Подъезжаем к крепости, что у Старокузнецка. А там уже бульдозер ждет. Абрам Михайлович Нухман, начальник управления, пересаживается в кабину бульдозера. Он впереди, мы — за ним.

Застрянет машина — и ни с места. Все из кузова выбираются толкать. Нухман суетится тут же, подбадривает. Уши на шапке всегда кверху подняты - вот, мол, никакого мороза и нет! Обморозил он уши как-то однажды, да здорово обморозил. Зато мы себя веселей чувствовали — какой, мол, в самом деле, мороз?!

Нет, мне всегда нравилась Антоновская площадка!"

Или неправ я? И начинать надо было с отцов-бригадиров, с кондовых сибиряков, которые потом на плечах своих и вынесли стройку? С двух Василиев - Бичурова и Шерстнева. С Виктора Бурмакина. С Ивана Матюшина… Господи! Как сейчас вас всех, мои дорогие, вижу. А то начать бы с самого первого жителя палаточного городка Валентина Лифенцева, который показывал нам с Сергеем тогда свой паспорт с уникальным штампом: "Новокузнецк. Антоновская площадка. Палаточный городок. Палатка №…" Бродил, рассказывал тогда, по палаткам один-одинешенек и никак не мог решить, какое место занять — все твои, занимай любое!

Через месяц, когда стали палатки наполняться, стал первым комсоргом: как же, старожил! Его потом сменила горьковчанка Рая Барышева. Вот и она тут, на странице, рассказывает, как заскучавшие по домашней еде парни однажды попросили девчат испечь пирожки. Как уплетали их. Как потом без рублишка в кармане на тощий столовский обед заглядывали в палатку: ничего, мол, там не осталось?

Это тема отдельная, конечно, еда. Хлеб насущный. Зимой буханки резали еще в городе, потому что в дороге замерзнет — никакой тебе нож не возьмет. В большой паводок на Томи, отрезавший Антоновку от "большой земли", сухари и консервы обитателям палаточного городка сбрасывали с вертолета.

Но не хлебом единым, известное дело, жив человек. Горьковчанка Женя Игнатьева, штукатур из СУ-5 "Кузнецкметаллургстроя", рассказала о дневнике своей землячки Зины Уголковой: "Вчера ходили в тайгу. Там на нас напали медведи. Было много жертв…", "Вчера справляли день рождения. Случилась очень большая драка. Было много жертв…"

Чего только не напишешь, если в "библиотеке" - простынкой отделенном уголке палатки — пока ни единой книжки, а всего-то две годовые подшивки журналов: "Китай" и "Болгария". Если кино раз в неделю в сыром подвале будущего, еще без стен, дома. И то, если в очередной раз не устроит замыкания работающий рядом на кране Венька Кузмин, которого однажды жестоко оскорбил бесчувственный киномеханик. Не пустил без билета. Если танцы — под свет фар бульдозера. Но…

Но уже научилось сжиматься, когда надо, в крепкий кулак еще недавно разрозненное, кого только не вобравшее в себя людское сообщество. Один за другим на Антоновскую площадку прибыло несколько эшелонов "дембелей" из ГДР, куда всегда отбирали лучших из гвардейских частей, расположенных в Союзе. И даже из кремлевской охраны. Ушла проблема женихов, настал дефицит невест. Нынче одна Маяковая гора, переименованная тогда в сопку Любви, помнит сотни и тысячи деликатных, а то не совсем, подробностей тех далеких вечеров и рассветов.

Но силушку богатырскую все равно девать было некуда. "Солдаты" навели порядок на танцплощадке и в Доме культуры, после крупного разговора отправив сперва в больничку, а после домой, на Кавказ, нескольких совсем обнаглевших сверстников. В основном они потом, "дембели", отводили душу и возле разграбленного отдела милиции: то была, конечно, трагедия. Непозволительное упущение местных "силовиков", еще не полностью осознавших, что привычная тогда для Кузбасса "зона" и только что возникшая ударная комсомольская стройка — вещи все-таки разные.

Первые избранным секретарем парткома на стройке был громогласный и как будто надутый ответственностью "каэмковский" выдвиженец. Может быть, из-за моего в ту пору неординарного имени он числил меня чуть ли не шпионом, рассказывали после — английским. И при всякой возможности прилюдно воспитывал.

Пришедший ему на смену Иван Григорьевич Белый, работавший до этого в Горной Шории, был по сравнению с предшественником прямо-таки неприлично прост и малоприметен. Но дело свое, как всем сразу стало понятно, знал. Взаимопонимание с редакцией, еще при общем нашем наставнике и учителе Геннадии Емельянове, установилось у него практически полное. Однажды в очередной раз зашел к нам в редакцию, присел за стол и, с любопытством глядя на меня, спросил как бы всех сразу: "Я вот думаю: и почему меня наш ответственный секретарь не уважает?" Конечно же, я чуть не закричал: "Это я-то?! Почему вы так, Иван Григорьич, решили?" "Да потому что о рекомендации в партию не только не попросишь - даже не заикнешься!" — был ответ. И я прямо-таки радостно забился на парткомовском крючке: "И вы бы мне дали?!" "Бумага тут есть чистая? — спросил он уже ворчливо. — Или всю исписали?" И тут же написал рекомендацию.

Пройдет время, и он станет одним из главных героев моего итогового романа об Антоновской площадке — "Тихая музыка победы". После двух предыдущих — "Здравствуй, Галочкин!" и "Пашка, моя милиция" — завершившего трилогию об ударной сибирской стройке.

Тогда мы с Иваном Григорьевичем приняли общие правила игры. Но то была не игра. Была наполненная суровым содержанием реальная жизнь. "Засучи рукава, ТЭЦстрой!" — называется одна из его статей в "Металлургстрое" 1962 года. Работать тогда уже умели. Но как все вместе хотели и обустроить быт, и привнести в него хоть какие-то неофициальные радости!

Заметка в номере за 21 июля 1962 года: "Встретимся у "Березки". Кому-то она ничего особенного не расскажет, но наши "старички" наверняка вспомнят, сколько перед этим было сломано копий: как назвать первый на стройке кинотеатр? Не только в городе — по всей стране: "Коммунар", "Октябрь", "Родина"… Примерно так хотели сперва назвать "кино" и у нас. Спасибо, поддержал Белый: мол, все веселей "Березка"! А чтобы название оправдать, посадим-ка вокруг березовый парк. 

В расцвете будет и самодеятельность: издалека слышу и бас Феди Деминева, на спор перекрикивающего ревущий МАЗ, и баритон Сережи Ковязина, и ангельский голосок Полины Глебовой - недаром зазвучал потом в женском монастыре. Как раз в этом году на Антоновской площадке "родился" и коллектив "Откровенные ребята". Их увели потом у нас из-под носа, что называется. Большому, мол, кораблю — большое плавание. Частушечники, уже ставшие знаменитыми, переехали поближе к Москве и приняли новое имя: "Ярославские ребята". Вошли, считай, в "хрестоматию" русского фольклора!

А начинали они на Запсибе и первые частушки писал для них наш "Металлургстрой". Может, порой бесхитростные: "Я теперь свою ошибку откровенно сознаю./ Оттого хожу без денег, что бутылки не сдаю! А припев? "Думашь, это ли не горе?/ Думашь, это не печаль?"

Конечно же, большая сибирская стройка была тем истоком, испив из которого, человек на долгие годы подзаряжался общей энергией. Артельной. Помните? "Жадными горстями пить кипучую жизнь…"

Неужели ведут нас "проблесковые огни", которые кажутся почти призрачными? И лишь потом, поразмыслив уже в зрелые, осенние годы, начинаешь осознавать божественную их силу. От самого тебя как бы даже и не зависящую. Вижу своих давних товарищей, своих соратников старше и помоложе, которых ведут по жизни эти огни — теперь они сделались частичкой зримых сполохов от жаркой работы в горячих цехах всегда нашего Запсиба, подчеркиваю это — всегда.

Для нынешних владельцев комбината он — иной. Но мы ведь не о них. Мы — о нас.

В апрельском номере "Металлургстроя" напечатан мой очерк "Комиссар". О Викторе Клинове. Бывший комсорг бригады бетонщиков, целиком состоявшей тогда, кроме опытного "бугра" Василия Киселева, из "дембелей", к этому времени он стал секретарем комитета комсомола стройки.

Продолжу Витину биографию отрывком из своего недавнего документального романа "Бригадир". Вот он: "Через четыре десятка лет, давно поменяв траншеи с опалубкой на коридоры власти, он выходил, чтобы повидаться со мной, из Спасских ворот и, так и оставаясь к Кремлю спиной, уже далеко, почти у Лобного места, негромко говорил: "Не буду поворачиваться, а то могут по губам, о чем мы тут… Ты тоже шашку не вынимай: береженого Бог бережет, сам знаешь. Спасибо тебе за книги. Не только читаю, душой — с тобой. И не ругай нас, чиновников. Поверь: не все предатели. Сколько работников! Тут такой бардак, какого мы и на стройке не видали. Если бы не мы, комсомольские работники, прошедшие жестокую сибирскую школу, тут бы давно все развалилось. Хоть какой-то относительный порядок пока на наших плечах и держится. И надежду тебе хочу… нужна тебе? Или без нее обойдешься? Я ведь под Путиным, я знаю: умный, глубокий, ироничный. Не рубит сплеча. Все делает не спеша. Не помнит зла. Ценит дружбу… но разве мы ее не ценим, Гарюша?

Кто-то скажет: нашли себе место для встречи! Нельзя было дома, за столом? Так получилось. Куда-то я снова уезжал, что-то, как всегда, делал в последние минуты, а Витя один из тех, чьим мнением о писаниях своих всегда дорожил, — надо было, шли "лихие девяностые", идти на "конспиративную" явку под Спасской башней. Ну, что делать?"

Давно Виктор Иванович чешет сейчас затылок с тем же вопросом. Выбранный москвичами, бывшими запсибовцами, председателем оргкомитета по встрече шестидесятилетия этого самого "первого колышка", размышляет теперь: надеяться до конца, что все-таки позовут в Новокузнецк? Или на это не рассчитывать? Собирать, кто из "старичков" еще остался в Москве? А их там попросить, чтоб хоть черемшички, колбишки нашей, прислали к праздничному столу. В шорских горах к концу мая еще мал-мало останется. 

Сколько пролетело годков, а помнится, как вдруг смолкли затворы фотоаппаратов и перестали стрекотать кинокамеры, когда бригадир "мазистов" стал говорить речь на митинге в честь вывоза первого куба земли из котлована под первую, опять же, домну.

Дали слово — ну, так слушайте! Не зря ведь бригада — коммунистическая! Пустого слова не скажет. Он и давай. Нам, говорит, на это дело отвели три недели. Грунт вывезти. А мы с ребятами посоветовались: вывезем и за девятнадцать дней. Но что для этого надо? Надо, чтобы за рычаги экскаватора сел не Иванов, хоть он передовик и человек известный. Потому что экскаватор работает на пневматике, а Иванов к ней не привык, у него до этого был с гидравликой. Надо, чтобы поручили Старкову, он хорошо пневматику знает, Афанасий… Тут-то у корреспондентов руки и опустились. 

"Старички"-водители корили его потом: ну, дал ты, Василь… Как будто первый раз замужем! Что тебе надо было сказать? Спасибо родной коммунистической партии и лично Никите Сергеевичу Хрущеву. Что именно нашей бригаде доверили это почетное право, а ты не в ту степь забурился! Только расстроил Иванова. Недаром же и землю рассыпал, и дал тебе ковшом по кабинке, хорошо, что смял только угол. Молодо-зелено!

И только одна "Советская Россия" — на весь громадный Союз! — напечатала снимок бригадира комбригады "мазистов" Василия Пелипенко. Ребята потом затаскали газетку. Все удивлялись и радовались: вот молодец — одна не побоялась сказать, как было!

Витя Клинов — Виктор Иванович — про нашу Антоновскую автобазу рассказывал… "В ней тогда чуть не все хохлы собрались. Когда меня наконец оторвали от баранки, уговорили секретарем парторганизации, приходит новенький. На учет стать. Парень веселый, прямо с порога: во второй колонне буду семьдесят третьим! Каким семьдесят третьим? А там, говорит, ребята сказали, семьдесят два хохла уже есть, теперь на одного будет больше. И ржет. А там и правда, половина колонны — с Украины. Но я ему строго так: ты куда пришел? В парторганизацию. И на учете тут стоят не хохлы, а коммунисты… Хо-роший оказался водитель. Армия тогда таких готовила хлопцев!"

Так и Пелипенко. Антоновская площадка не только "оторвала его от баранки". Заставила закончить десять классов, а после — Высшую партийную Школу. "Перестройку" он встретил председателем Комиссии партконтроля при Новокузнецком горкоме. И можно ему поверить, когда теперь размышляет: потому-то и похитили первым делом содержание его сейфа, что некоторые из бумаг определенно могли самых ярых демократов, "борцов за правду", скомпрометировать.

Не буду пытаться восстановить свой "хохлацкий" номер и задним числом тоже "стать на учет" к старому дружку Василию Демьяновичу, у которого в свое время не одну пружину на сиденье сломал, пока рядом с ним ездил. 

Ох уж это чувство вины! Кто-то может и не понять, что оно значит, но для меня в марте — апреле всякий раз начинается своего рода "весеннее обострение". Вызывает его, кроме прочего, и запах сломленных (для "таежного" чайка!) веток рано просыпающейся после зимней спячки черной смородины, и вид пробившейся сквозь остатки лежалого снега, а то и сквозь уже прозрачный ледок, первой черемши, завезенной в Подмосковье из далеких, но близких сердцу Кузнецких мест…

Из страны моей молодости, как мы звали ее тогда: "страна Сибирия"! Может быть, заодно это прилив надежды на прибавление сил? И физических, и душевных. Так необходимых нынче, когда с болью осознаешь, что плоды самоотверженного труда уже нескольких послевоенных поколений еще при жизни их предаются забвению. А что будет после?

Первого начальника стройки, Нухмана, мы уже поминали. На той же странице "юбилейного" номера "Металлургстроя" за 1962 год напечатан, даже без малого сопроводительного текста, портрет первого милиционера Антоновской площадки. Какой тут, и правда, текст, если Павла Луценко, Пашку, знала тогда каждая собака в поселке. У черкесов, среди которых долго пришлось прожить, присловье на этот счет звучит деликатней: пройдет по аулу, ни одна собака не залает.

Конфликт Луценко и Нухмана, когда доблестный "блюститель порядка" на десять суток упек принародно разбушевавшегося (или не было, отчего?!) начальника, и кое-кто, несмотря на тяжесть пути, ездил потом в город смотреть, как "народный любимец" скалывает лед с трамвайных путей. Так вот, этот конфликт вошел потом в сюжет моего романа "Пашка, моя милиция". Именно под таким названием в том же 1962-м, в "Металлургстрое" был опубликован первый отрывок из будущей книги, в ту пору только задуманной.

Но одно дело — слушать рассказы о его приключениях из уст "главного героя". Не успеешь спросить: "А могло произойти то-то и то-то?" Как Пашка уже с готовностью подтверждает: "А как же — именно это и случилось!" Потому-то и говорю всегда, и пишу, что главным консультантом романа был, конечно же, тогдашний начальник милиции, cрочно назначенный сразу после разгрома Заводского отдела старший лейтенант Иван Шилов. В этом и закавыка!

С полгода назад он подписал мне артельный литературный труд своих старых сослуживцев, давних соратников по службе и близких товарищей. Вручая довольно объемистую книгу, протянул руку, и меня прямо-таки пронзило это острое ощущение своего несоответствия давно "приклеенному" в Новокузнецке: мол, "летописец Запсиба".

Книга называлась "Генерал Иван Шилов". И "торжественно вручал" ее в своем кабинете в Москве, "в Газетном переулке", он сам. Если официально, председатель Российского совета ветеранов органов внутренних дел и внутренних войск, помощник министра, член коллегии МВД России, генерал-полковник.

Когда прочитал потом все от корки до корки, подумал иное: под силу ли одному — такая судьба? С приключениями и поворотами, которых хватило бы по крайней мере на пятерых. 

После Калининградского училища МВД как отличник направлен не куда-либо: в другой конец страны, на Дальний Восток, в Совгавань. В печально знаменитый по уголовному фольклору и лагерным песням "тот Ванинский порт", где после смерти Сталина и амнистии вслед за ней зашкаливала преступность. Далее, как говорится, — "везде". Рабочий беспокойный Кузбасс и его "горячая точка" - Антоновская площадка. Работа в Кемерове, удостоенная внимательного любопытства московского руководства. Полковник Шилов — инспектор МВД СССР. И снова испытание Дальним Востоком. На этот раз в роли начальника областной милиции. Возвращение из Владивостока уже в чине генерала, которому будет поручено "разгребать" подзапущенные тогда дела в Москве и области.

Ну, с людьми известными, скажут — дело ясное: на виду или на слуху. А как с полузабытыми нынче, почти безымянными первостроителями, о которых мало кто теперь помнит? В 1961 году в Кемеровском издательстве вышла наша общая с Геннадием Емельяновым книжка очерков: "Когда друзья рядом". Был в ней и такой, опубликованный прежде в "Комсомольской правде": "Ты вернёшься, Светка?.." О каменщице Светлане Горовой, недавней школьнице, приехавшей на Антоновскую площадку в 1958 году, с первой партией добровольцев-москвичей. Успевшей пожить в палаточном городке. И уехавшей через полтора года обратно в Москву: поступать в институт. Конечно же, она не вернулась. Но всегда помнила о стройке, "как о первой любви". Стихи писала еще тогда, в Москве начала потихоньку печататься, стала членом Союза писателей: коллега. 

По поручению нашего "Комиссара" связался с ней, попросил помочь с розыском бывших "московских сибиряков". И через пару недель она позвонила чуть не в слезах: легендарного "мазиста" Вали Бабера уже нет. Недавно умер их с Машей сын, и Маша никак не придет в себя… Тоже всегда помнила стройку. Работала администратором гостиницы "Спутник" на Ленинском проспекте, и сколько раз ей звонил: просил помочь кому-нибудь, приехавшему в Москву с Антоновки. С Запсиба. Вообще — из Новокузнецка. 

Хоть проси Ивана Федоровича помочь с розыском Гены Прянишникова, когда-то писавшего в наш "Металлургстрой" о "голубых городах". Вместо железобетонных — серых. Может быть, жив-здоров? Или — Сережи Вечтомова, тоже москвича, мечтавшего стать дипломатом: потому-то и поехал в Сибирь. Сперва — поглубже понять Родину. А где наш "парень-удача" Игорь Ковалюнас? Где…

В 1999 году старые московские друзья, тоже навсегда сибиряки (а бывших, если в свое время к Сибири накрепко примерз, не бывает), уговорили меня "броситься на амбразуру". На выборах в Государственную думу закрыть собой в Кузбассе одномандатный округ не слишком, прямо сказать, влиятельной партии. Но в этом ли дело?

В Думу не собирался. А вот старыми тропами пройти по "местам боевой славы" — ну, кто откажется?! И я "бросился". И тут же "пал смертью храбрых" не только для губернатора, не ожидавшего такой несанкционированной, несогласованной прыти. Но нашла меня награда, нашла. Перед собранием избирателей в Мысках, возле Дворца культуры ГРЭС появился скромно одетый человек примерно моих лет. Несколько минут прислушивался к спору окруживших меня пожилых женщин, потом протиснулся, протянул книжку в мягкой обложке. Пожал руку. Поправил шляпу, исчез за углом.

Книгу рассмотрел я только в гостинице: "Я вас любил" Геннадия Неунывахина. С подзаголовком на титульном листе: "Любовь и женщины в жизни и творчестве А.С. Пушкина". Ну, ясненько, подумал. Опять вокруг да около "Донжуанского списка"… Сколько можно?! А еще на стройке работал, следовало из автографа. Делом, выходит, занимался. И даже к нам в редакцию, в "Металлургстрой", забегал. Так и пишет… Как же мы его на истинный-то путь не направили, ай-яй!

В Москве сперва исчезла в книжных моих завалах, но после, когда в электричке проезжал мимо пушкинского "сельца Захарово", припомнил о ней и устыдился: ведь бывший запсибовец издал! Свой брат… Почему не остановил его тогда, не крикнул вслед: погоди-ка! Сколько в ней было деликатности, в Новокузнецке изданной книжечке. Сколько нерастраченной нежности. Сколько глубины и ума! 

Сразу после прочтения, с пылу, с жару просто не мог не написать небольшой рассказец "Во глубине сибирских руд…" Я будто догонял поезд, ушедший в дорогие души места. И — не догнал.

В Мыски мы приехали уже со сводным братом Геннадия Максимовича, Владимиром Максимовичем. Тоже — Неунывахиным. Тоже писателем. К неординарной личности которого вполне приложимы те же высокие определения, которые были только что сказаны в отношении его брата. Богата Кузнецкая земля! Не только углем.

Был период, когда в нашей маленькой редакции собрались четыре человека из МГУ и один из Ростовского университета. Роберт Кесслер, которому ректор Жданов сказал: "Вообще-то ты правильно решил. В Сибирь тебе лучше поехать добровольно…" И поэт Паша Мелехин, которого только что вытурили из Литературного института: слишком шумно, и не только "на словах", отнимал у Николая Рубцова в общежитии корону "короля поэтов". 

Знали настоящую цену слову отцы-начальники стройки, знали… Если позволили нам держать в "газетке" столько "подснежников", скрывшихся в ведомостях на зарплату в разных управлениях, на разных участках… Братский литературный круг того, 1962 года… Вот сидит на редакционном диване Роб Кесслер, который собирается в свой Ростов, ждет невеста. И только что приехавшим к нам, как бы на его место, Володя Леонович… Или на диван усадим Геннадия Емельянова, старейшину общего нашего строгого, бывало часто — излишне, наставника… Теперь кого-то нет в этом мире, а кто задержался на белом свете, здравствует, но у Бога, считается, все живы: вот — собрались!

И сколько народу набилось в прокуренной нашей, не столь просторной комнате! Кроме Сергея Дрофенко — Толя Ябров, четвертый, уже после меня, редактор "Металлургстроя", который много лет "тащит" на себе "партийную жизнь", без нее в то время — ну, никак. А ночами пишет и пишет свои романы, которые выведут его в первый, в этом не сомневаюсь, ряд не только кузбасских, не только сибирских — русских прозаиков… Но где он нынче - тот самый "гамбургский счет"?!

Толя с другом пришел, Эдиком Гольцманом, общепризнанным "папонтом", это его веселое изобретение, добротной детской литературы нашей суровой Кузни. Издавали бы, опять же, как встарь, широко — разве только один Кузбасс его знал? Конечно же, пригласили на это собрание полузабытого теперь земляками Анатолия Соболева ("Награде не подлежит"), очень серьезного прозаика, дружившего потом с писателями-фронтовиками Виктором Астафьевым и Евгением Носовым. Сколько сил положил Гена Емельянов, переделывая его первую, стартовую повесть — "Безумству храбрых"! Конечно же, тут это в крови: помогать. Артельное правило, принесенное в осваиваемые за Камнем, за Уралом края еще теми, кто поставил Кузнецкую крепость. Выручавшее потом строителей, приехавших в город на Горбуновскую площадку в жестокие годы Кузнецкстроя. Так сгодившееся потом моим сверстникам уже на Антоновской площадке.

С неуемным Павлом Мелехиным соседились теперь неразлучные и прежде поэты Николай Николаевский и Виктор Бокин. Тихонько беседовали друг с дружкой страдающий правдолюбец Руслан Сидоров и вечно горящий Раевский Саша, бывший профессиональный пожарный, так и не научившийся гасить жар собственной души. А где же наши "рабочие поэты"? 

Но вот появился Элик Кабиров, Эльдар, с неразлучной монтажной цепью на брезентовом продувном куртеце. Вот с очередными стихами в кармане пришел бетонщик Миша Субботин, наш будущий литсотрудник. И привел своего дружка-землячка из Осинников, мастера холодильных установок Петра Злобина. Очередной свой рассказ в "Металлургстрой" принесла Руслана Ляшева… Еще в кирзовых сапогах, в монтажной брезентовой куртке, наша "сибирская сестренка", которую мы потом буквально вытолкаем в Москву: учиться в МГУ. На той же, что и мы, "журналистике". 

Двадцать лет назад Запсиб обеспечил издание двух моих книг: "Я — не Гавриил Попов" и "Голубиная связь". Лежали в пачках в холле ведомственной гостиницы Министерства черной металлургии на Чистых прудах, ждали, пока самолетом отправят в Новокузнецк. И однажды пришлось увидеть, как проходившие мимо к лестнице на третий этаж магнитогорцы запросто взяли по пачке и понесли к себе в номер.

На следующий день пожаловался генеральному директору Запсиба Кустову, который как раз был в Москве: так, мол, и так, Борис Александрович, — вы представляете?! Для начала он строго уточнил: по одной пачке несли? Да, отвечаю, по целой пачке. "Надо было догнать их! — сказал он тоном, каким обычно распоряжался на оперативках. — И дать, сколько могут унести. Пусть на Магнитке знают, что мы не только чугун плавим да сталь варим — мы еще и книжки печатаем!"

Был он державный, заботившийся о духе человек. 

Я давно уже не Старик. Когда еще из Новокузнецка уехал! Уехал не по своей воле. Об этом говорено в моей публицистике, начиная с "крамольного" очерка "Новый город на земле", за публикацию которого в "Сибирских огнях" в очередной раз собираюсь поблагодарить дружественную редакцию накануне юбилея журнала: молодцы, в свое время не побоялись. Много о бедах тех лет, общественных и моих лично, сказано в грустной прозе.

Но тут еще вот какая штука: я из Новокузнецка уехал, но он-то из меня — нет. И слава богу, пока не собирается. Такой это город! И наша далекая стройка. Уж для меня-то, точно, лучшее место не только в стране. Само собой — в мире.