Культура

Воспеть и забыть – привычное дело

149_12_2012.jpgНа днях попалась в руки книга о жизни и творчестве Василия Шукшина. Сразу вспомнил из своей жизни два момента: когда умер Шукшин, мы, студенты филфака, провели опрос, чье творчество важнее сейчас — Пастернака или Шукшина? Результаты были равноценными. Хотя потом, вспоминая этот случай, посчитали некорректным по отношению к двум талантливым писателям. И второй случай, когда Шукшина стали возносить, а спустя десять лет о нем забыли как о прозаике. Одно было отрадно — фильмы его временами показывали.

Книга о Шукшине дала печальный повод вспомнить творчество недавно ушедшего Василия Белова, его называли “писателем-деревенщиком”. У меня на полке стоит его трехтомник белого цвета. Видимо, правильно подобрали цвет — светлый, чистый. Таким был и останется Василий Белов. Одно обидно, что ему при жизни прикрепили ярлык “писатель-деревенщик”.

Было такое определение “деревенская проза” при тотальном разгуле социалистического реализма — как будто в России есть какая-то проза, помимо деревенской. Чтобы уравновесить “деревенщиков”, выдумали “городскую” прозу — хотя таковой в России сроду не было, по той элементарной причине, что никогда не было городского уклада. То есть можно было томиться душой в каменном колодце, как это у Достоевского, можно было ужаснуться и поразиться размаху петровского строительства, можно было карикатурить свет и продажность чиновников, как у Гоголя, — а вот за чистой любовью со всеми ее сантиментами ехали в деревню. Тому много примеров в литературе ХIХ века.

“Черная роза в бокале аи” — это не городская жизнь, это декадентская открытка. Но когда для души надо написать, то “река раскинулась, течет, грустит лениво и моет берега”. Не было никакого специального “городского” уклада у Трифонова или Ахмадулиной, была растерянность обиженных служащих.

Городские писатели в России имеются: это Достоевский и Гоголь, но их идеал — крестьянский. А уж про других и говорить нечего: Толстой, Чехов, Лесков, Пушкин, Тургенев, Есенин, Шукшин — это деревенская литература в самом чистом виде.

Россия вообще была страной деревенской, то есть крестьянской; это качество из нее старательно выкорчевывали, Троцкий, Сталин, Хрущев, Гайдар - выкорчевывали ради некоей высшей идеи прогресса. Хотя зачем и куда торопиться, внятно объяснить не могли.

Когда уничтожили деревню практически полностью, — помните витавшую фразу “сотрем грань между городом и деревней?”, - то выяснилось: деревня самый жизненно важный орган в теле страны - без деревни Россия не живет.

К слову сказать, я женился на деревенской девушке. Посещая сегодня родное село, вижу, как оно попросту разорилось, спилось. В общем, стерлась грань между городом и деревней.

Городской культуры, которой жива Европа, в России почти не было — не было сотен независимых городов, не было ни замков, ни университетов, ни миннезингеров, ни городских площадей, ни бродячих театров, ни университетских школяров.

Это отнюдь не значит, что не было культуры. Культура была иная. Было другое, свое, совершенно особенное — то, что Лермонтов даже и определить толком не смог, пытаясь описать свою “странную любовь” к Отчизне. Народа стеснялись русские романтики: отечественные мужики не слагали упоительных германских баллад. Мужиков стеснялись живописцы, придавая им лирично-пейзажный вид. И родственного чувства к мужику стеснялись почти все, кроме Льва Толстого, и хотели взамен своей, мужицкой, обрести прогрессивную городскую культуру, но толком не знали, какой именно им надобно. А в результате никакая не прижилась: ни петровская, ни сталинская, ни брежневская. Появился синтетический продукт городской культуры, который не создал героя, не слепил образа, не имеет лица. Вот и маемся мы в поисках “национальной идеи”.

У Василия Белова есть отчаянная страница: Иван Африканович сидит на могиле жены, которой при жизни внимания оказывал мало, и мужика “пластает горе” - без жены, как выяснилось, жизни нет. Эта сцена в точности воспроизводит (интересно, думал ли об этом сам Белов?) стих Исаковского, в котором солдат возвращается с фронта на могилу жены Прасковьи.

Неважно, что солдат пришел с войны, а Иван Африканович - пьянствовал; уж как у кого вышло. Важно то, что главное было рядом, но жизнь прошла и не случилось встретиться. И зачем жил - непонятно. Непонятно, за что воевал, если вместо дома погост. Непонятно, за что пил, если, протрезвев, пришел на могилу. Непонятно, зачем строили лишнее, если при этом убили главное. Ой как это созвучно с нынешним состоянием страны…

Другая повесть у Белова называется “Все впереди”; мало есть на свете столь точных пророчеств. Повесть эту считали вульгарным пасквилем на прогресс. В книжке описывается, как патриархальную любовь променяли на ничтожную городскую дрянь. Тогда (это написано лет тридцать пять назад) казалось, что характеры ходульны, а конфликт неубедителен. В книге описаны фарцовщики и прощелыги, которые Родину променяют на пеструю дрянь. Это выглядело как агитка. Однако все произошло именно так, как описал Белов, — и с тысячекратным увеличением. Действительно, все, что любили, потеряли — взамен получили много пестрой дряни. Сейчас в газетных киосках пропали деловые, интересные журналы и газеты; желтизна окрасила городскую жизнь. Впрочем, терять — для России дело привычное. Вот такие мысли пришли после ухода забытого при жизни Василия Белова.

Борис Кобзарь Культура 18 Янв 2013 года 914 Комментариев нет

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован.