Скрытый дар

Экспедитор Сыроежкин всегда чувствовал в себе глубоко скрытый дар оратора. В грёзах, которым он предавался, трясясь в кабине мебельного фургона, он так ярко представлял себе, как он заставляет слушателей внимать его страстным и образным речам. На предложение водителя Васькина заехать в придорожное кафе Сыроежкин с закрытыми глазами обычно отвечал: . В ответ Васькин хмыкал и тормозил автофургон у какой-нибудь забегаловки.
Но скрытый дар оратора не давал покоя Сыроежкину ни днём, ни ночью. На каждом собрании коллектива Сыроежкин подавал записку в президиум с просьбой дать ему слово. Но слова не давали. И не потому, что не хотели слушать Сыроежкина, а просто потому, что подводили черту под выступающими. И эта черта по непонятным для Сыроежкина причинам подводилась почему-то над ним. Скрытый дар оратора подсказывал ему, что его выступление должно быть не в начале и даже не в середине собрания, а именно в конце. Оно должно достигнуть кульминации и её волной захлестнуть, смыть ошеломлённую аудиторию. Поэтому Сыроежкин на собраниях нервно ёрзал по стулу, жулькая во влажных ладонях записку и выбирая подходящий момент, чтобы передать её по рядам.
И вот свершилось. , — уныло изрёк председательствующий. Сыроежкин не спеша и с достоинством проследовал к трибуне. Но подходя к покрытому красным столу президиума, он почувствовал, что его ноги враз стали ватными, и он с трудом их переставляет. Небрежно лежащий на полу шнур от микрофона стал для Сыроежкина непреодолимой преградой. Сыроежкин, конечно же, запнулся, микрофон с грохотом свалился с трибуны.
Собрание, обрадованное хоть каким-то разнообразием в скучно текущем времяпровождении, разом загалдело. Тут же нашлось немало добровольных помощников, пытавшихся установить обратно злополучный микрофон, который ну никак не хотел устанавливаться. Не переставая звенел колокольчик председателя собрания Серёжкина.
— Ладно, валяй так, без техники, — закричали с задних рядов.
— Действительно, давайте так, Иннокентий Павлович,- подбодрил Сыроежкина Серёжкин.
Сыроежкин обвёл коллег долгим и тяжёлым взглядом. .
Дар оратора окончательно созрел, он, как налившийся плод, оттягивал ветку, готовый сорваться. Сыроежкин набрал побольше воздуху, но вместо членораздельных звуков из его гортани выпорхнуло нечто среднее между бульканьем кофеварки и куриным квохтаньем. Сидевшая в первом ряду Зиночка Давиденко прыснула и закрыла лицо ладошкой.
Сыроежкин долго прокашливался. Прокашливаясь, достал из брючного кармана клетчатый платок и громко высморкался. Потом не спеша и с достоинством сложил его и стал заталкивать обратно в карман. Но платок всё никак не попадал туда, и Сыроежкин бросил это занятие. Платок был как бы ни к чему в руках оратора — Сыроежкин это прекрасно понимал, наблюдая себя как бы со стороны — и он стал медленно и с достоинством протирать очки, которые действительно запотели. Сыроежкину даже показалось, что они не только запотели, но и покрылись изморозью. Держа очки на вытянутой руки, он посмотрел сквозь них в зал.
— Чего тянешь? — визгливо подала голос нормировщица Зеленчукова.
Сыроежкин вздрогнул от этого голоса, очки не удержались в его влажных пальцах и, описав крутую траекторию, рухнули о паркет. Новые очки в роговой оправе — предмет гордости Сыроежкина. Он суетливо и близоруко стал шарить по полу, подбирая осколки.
— Да разродишься ты наконец! — забасил водитель Квочкин. Все с удивлением посмотрели в его сторону. За многие годы работы почти никто не слышал голоса водителя Квочкина. Кое-кто вообще считал его немым. Но теперь не было сомнения в том, что Квочкин — говорящий, больше того, у Квочкина не какой-то там тенор или дискант, а самый что ни на есть бас.
— Да, да, — залепетал Серёжкин, — Иннокентий Павлович, начинайте, в конце концов, выступление.
Теперь Сыроежкин почти не видел аудиторию — лишь смутные силуэты, а точнее, сплошная тёмная масса людей без лиц была один на один с оратором. Сыроежкин где-то прочитал, что надо непременно выбрать одно лицо в зале и на него обрушить всё своё красноречие. Но лица, по понятным причинам, не было. Тогда он стал искать фигуру. Но достойную его дара фигуру найти было ещё труднее — все собравшиеся как-то расползлись по креслам. Сыроежкин нашарил глазами двухметровый портрет Григория Орджоникидзе, с незапамятных времён висевший в красном уголке их конторы, и обращаясь к железному наркому, наконец-то выдавил из себя:
— Вот вы все от Иванова до Петрова и даже Сидорова…- Сыроежкин сделал паузу и с недоумением посмотрел на себя как бы со стороны: . Но слово, как известно, не воробей, и Сыроежкин решил выйти из этой ситуации красиво. ,- успокоил себя Сыроежкин.
— Ну, необязательно, скажем, до Сидорова, можно и до Парамонова, — продолжил, смелея, Сыроежкин. — Или, ещё лучше, до Селивёрстова.
— А почему не до Масленникова или Сапрыкина? — гаркнул кто-то сбоку.
— Пусть будет и до Сапрыкина, — дипломатично согласился Сыроежкин. .
Сыроежкин как бы непринуждённо облокотился на край трибуны и вопросительно посмотрел в зал, точнее, опять на двухметрового Серго.
— А почему только до мужиков? — ворконула Людочка Полутова. — Чем мы хуже?
Сыроежкин вовремя понял свою промашку, скрытый дар оратора тотчас подсказал ему выход.
— Ну конечно же, конечно же. Как без прекрасных дам?
Он попытался придать своему лицу максимум галантности, но получилось нечто среднее между жмурящимся на солнце котом и гримасой человека, который ест клюкву столовой ложкой. Без сахара.
— Вы все здесь от Афониной и до Яковлевой, от Бабарыкиной и до мадам Бовари, — попытался сострить Сыроежкин, но его тут же перебили:
— А это что, новенькая? Что-то я не слышал о такой.
.
— Госпожа Бовари, — торжественно и как всегда непринуждённо, бросил в толпу Сыроежкин, — это героиня романа Густава Флобера.
— Не Густава, а Гюстава, — недовольно и нараспев поправил оратора водитель Васькин.
Сыроежкин с ужасом вспомнил, что именно в васькиного газика он и нашёл вконец истрёпанную книжку французского писателя Флобера. Наверняка Васькин читал , коротая в кабине долгие часы, пока экспедиторы справляли свои бумажные дела. Но скрытый дар оратора уже нёс Сыроежкина на своих белых руках:
— А это смотря как посмотреть, — уже в запальчивости возразил Сыроежкин, но тут же, послушав себя как бы со стороны, понял, что фраза вышла корявой и недостойной скрытого до сего времени его дара.
— Глядя, как глянуть, — исправился он, и опять понял, что шершаво. В третий раз конструировать решительную отповедь автору реплики он не стал.
— Вот, к примеру, Дон Кихот и Дон Кишот — один и тот же идальго. Или Жорж Санд и Жорж Занд…
— Кто-кто?- встрянул механик Головастиков.
— Жорж Занд, — по буквам и с достоинством повторил Сыроежкин, внутренне поняв, что в предыдущем случае он из-за волнения проглотил в слове предпоследнюю букву.
Собрание заметно оживилось. Дремавшая, а если честно говорить, то просто мертвецки спавшая после бурно проведённого дня рождения Галочка Рыбкина звонким голосом спросила оратора:
— Иннокентий Павлович, а вот Бах и Оффенбах тоже одно лицо? Я слышала где-то, что есть Верди и Монтеверди. А с ними как?
Сыроежкин едва заметно стушевался. Скрытый дар оратора просто не позволил ему признать того факта, что в этом вопросе он полнейший профан.
— Видите ли, — начал он с достоинством, — просто Штирлиц — он, как известно, ещё и фон Штирлиц. Поэтому, Галина Ивановна, и названные вами товарищи, также имеют одно единственное лицо. И вы особенно не обращайте внимания на всевозможные приставки — это у них там так принято.
— Товарищ Сыроежкин, — не выдержал Серёжкин, — вы будете выступать по делу? У нас всё-таки профсоюзное собрание.
— Безусловно, уважаемый председатель, — с достоинством произнёс Сыроежкин. — Итак, все вы, начиная с…
— Регламент, Иннокентий Павлович, регламент, — унылее, чем обычно констатировал Серёжкин. — Ничем не могу помочь.
— Пусть ещё языком почешет, — вставила бойкая Спиридонова, — про Штирлица, к примеру, шибко он нам, бабам, нравится.
— Нет, нет, нет и ещё раз нет, — в сердцах завопил Серёжкин.?- Сами же голосовали за регламент!
Сыроежкин не спеша и с достоинством сошёл с трибуны. Всё в душе его пело, он добился-таки внимания со стороны публики. Скрытый дар оратора нашёл свой выход. Публика жаждала его вдохновенного слова. Теперь нужно только не закопать своё талант. Мысль о разбитых очках лишь лёгкой тенью коснулась его триумфа. , — опять шепнул Сыроежкину его скрытый дар, сегодня ставший явным.

Александр Замогильнов