К слову о критике

Послушал я выступление одного не старого, но уже маститого писателя. Критиковал он нашу литературу современную. Он стоял на высокой трибуне и говорил, отвлекшись от аудитории и обратив к небесам глубокомысленный взор. Кстати, литература – это не только то, что издается, но, главным образом, то, что пишется и читается. Так вот…
– Надо, – говорил он, – писать так, чтобы свои произведения не стыдно было читать на могиле.
Тронули меня его слова. Все сомнения рассеялись. Лишь одно осталось: не стыдно ли читать на могиле? И решил я провести эксперимент. Сложил в «дипломат» свои рукописи, сунул томик Чехова на всякий случай от скуки и поехал на кладбище.
День выдался тёплый. На счастье никого в этот день не хоронили, не поминали. Так что никто не мешал. Тишина на кладбище стояла гробовая. Вынул я рукописи и стал думать, что же можно прочитать из этого вслух, чтобы усопших не обидеть? Я перебрал все свои рассказы и понял, что ни один из них нельзя читать здесь. Становилось скучно. Даже тоскливо. Каково живому человеку на кладбище? Тогда я достал припасённый томик Чехова, открыл его наугад и стал читать первое попавшееся место. Рассказ назывался «В ландо». Читаю и чувствую – не стыдно. Да уж не такой Чехов писатель, чтобы за него краснеть приходилось. Хоть память предков грех беспокоить по пустякам… Но только я так, читая, подумал, как могилы зашевелились, надгробные плиты, памятники задвигались, оградки заскрипели. Жутко. Стали из могил покойники вылезать – кто в чём, у кого ещё не всё сгнило, кто без ничего – голый скелет. Не вытерпели. Вылезли и – ко мне. Лица у них всех постные. Я, конечно, испугался. Но и любопытно было: какое впечатление на бестелесые души классика производит? И стал я бледными губами шевелить дальше.
Окружили меня убогие, слушают, молчат. Вижу, интересно им: кто это на кладбище художественную литературу читает? Я стал паузы делать между абзацами, думал, спросят чего-нибудь. Но они зубы стиснули и молчат упрямо. Дочитал я до конца, жду, в какую сторону Фортуна повезет.
– А что, неплохо, – сказал, наконец, один свежий тип. Костюм на нем был новый и держался прилично. – Мне, знаете ли, при жизни не довелось этого почитать. Спасибо товарищу за содержательный визит.
Он улыбнулся. Но другие были настроены без всякой иронии.
– Ты зачем писателей позоришь? – напрямик спросил меня труп постарше.
– Так ведь классика, – я сунул книжку за пазуху.
– Так что, это для мёртвых что ли написано? – вмешался совсем дряхлый скелет, одни пустые глазницы. – Зачем нам, покойникам, суетные истории? Жаль, что Чехов не на нашем кладбище. Он бы тебе…
Кровь во мне остыла, и дыхание пропало.
– А мои рассказы вас устроят? – всё же сумел осведомиться я.
– Голова твоя, – скелет постучал костяшками пальцев по черепу. – И что за манера у вас пошла – писать бессмертные произведения ни для кого конкретно, а так, для вечности, не помня о живых людях, о своих современниках, с которыми вы бок о бок трётесь повседневно? Мёртвым не нужно ничего. Пишут для живых людей, для детей, чтобы воспитать новое поколение. «Такова, братие, сия дивная повесть, написанная во славу божию, а читающим на пользу, старым людям на послушание, а молодым людям в поучение и поощрение, воинам на храбрость, а древним на память», – выдал он цитату из Сибирской летописи.
– Бить будете, – догадался я.
– Будем, – с оптимизмом откликнулись восставшие из могил.
Тут я поспешил прервать эксперимент. Ноги у меня устали стоять. Я захотел немедля заняться оздоровительным бегом. Ветер свистел в ушах, и я не слышал, догоняли меня или нет.
С тех пор я всем советую не привлекать покойников к общественной жизни.

Александр Головков